– Звучит всё слишком просто… – Аня посмотрела на Максима и обмотала вокруг указательного пальца шнурок от толстовки. – Слишком просто…

– Просто, как два пальца обоссать, – в дверях встал молодой веснушчаты рыжеволосый парнишка подросток. Матвей, работник по дому Алексея Петровича, он тоже был посвящён в планы сопротивления, хоть и меньше остальных. Анна и Максим недовольно на него посмотрели. – Барин и барыня простите Христа ради раба божьего, что всполошил вас шутками своими паганыями. – говоря он улыбался во весь рот.

– Что тебе нужно? – Максим рассержено на него посмотрел. – И где ты таких слов понабрался?

– Нашёл у старика в библиотеке словарь древнерусских слов! – гордо ответил Матвей.

– Нынешний хоть выучи. Что тебе нужно?

– Старик просил передать, чтобы ты к нему пришёл.

– Зачем?

– Этого не ведаю. Мне ведать млого не положено.

Максим недовольно встал с кровати:

– Не скучай. Надеюсь я ненадолго. – он с теплотой посмотрел на Анну и сердито на Матвея.

Когда шаги Максима, вышедшего из комнаты стихли, парнишка прыгнул на кровать к Анне. Он каждый день видел в доме Алексея Петровича одни и те же хмурые лица, которые с ним общаться совсем не хотели. Оставались только немецкие овчарки, которых ему было поручено дрессировать, и умный дом Адель. Ему было скучно, поэтому новое лицо в доме, в особенности женского пола, его сильно заинтересовало. Её он ещё не донимал вопросами, надо исправлять.

– Я слышал от Руслана ты работаешь журналистом? – спросил Матвей.

– Да, – Анна села на край кровати. Разговаривать парнишкой ей не сильно хотелось, но и уйти от его расспросов она не могла. – А ты чем занимаешься? – она решила поддержать начавшийся диалог.

– Я собак дрессирую. Овчарок. Они иной раз бывают по лучше многих людей. Пусть немцы, а добрые. Они меня любят, не то что люди.

– Не все немцы злые. Среди них много хороших людей, – ответила Анна. – Не нужно всех приравнивать к нацистам.

– Я таких не знаю. На моём веку все немцы и прочие из числа «высших рас» меня только били и насмехались.

– На моём веку… – Анна рассмеялась. – Сколько тебе лет и где твои родители?

– Бог даст по осени будет шестнадцать, – Матвей говорил так специально. Ему нравилось, как девушка улыбается. Она красивая, Максиму с ней повезло. – Родителей немцы убили, когда я был маленьким, до пяти воспитывался бабушкой, когда её не стало, отдали в детский дом. Там я пробыл шесть лет, пока на прогулке мне не встретился немец, он был старше меня на пару лет, смеялся над моей одеждой и прочее. Я ему всёк, да так, что глаз у него синий стал. Меня хотели тут же выпороть прямо на месте, но на счастье попался я на глаза старику. Тот вытащил меня из передряги, взял к себе, стал учить наукам, за работу по дому на карманные расходы давал, прав мне чутка прибавил. Даже в кино в Плескау могу ездить смотреть, мне американское нравится, его хоть и редко показывают. – он опустил взгляд в пол. – Да один расклад. Сирота я.

– Я тоже своих родителей не знаю меня… – Анна начал говорить, но Матвей её перебил.

– Тебя воспитывали немцы, как Максима и старика. Не трудно догадаться. Была бы ты, как я, тебе бы в жизни не работать журналистом и не ездить на такой крутой тачке. Видел её в гараже. В Плескау не у многих немцев есть такая. Мощная. Что не говори, а машины нацисты делать умеют. Когда-нибудь у меня тоже будет крутая тачка. Я вообще мечтаю сам создавать транспорт. Пусть язык у меня не богат, зато в черчении достиг не плохих успехов. К слову ещё одно моё развлечение, кроме собак и разговоров с Адель. Пусть она работает у нас в доме, но мне кажется она нацистка, не хочет по моей просьбе имитировать женский оргазм. Любому бы немцу, наверняка, бы отдалась, будь она человеком.

– Что? – Анна не могла сдержать смех. Матвей говорил всё, что думает. – Не язык у тебя, а…

– Помело! – Матвей лёг на кровать и посмотрел в потолок. – Знаю. Старик мне часто об этом говорит. – Его лицо сделалось серьёзным. – А всё-таки я вот не пойму, Максим понятно, его с детства обрабатывали, а ты почему здесь? У тебя есть работа, деньги и машина. У тебя даже права, как у любого немца. Но ты с нами! – парнишка подозвал Анну к себе и шепнул ей на ухо. – По секрету скажу, я тут давеча досье на агентов сшивал, напряг меня старик, и там твоё было. Сюда много людей приходило, богатых и бедных, но таких, как ты, не считая Максима, ещё не было. Ты, как и Алексей Петрович, у вас было всё, но вы хотите падения Рейха не меньше тех, кому повезло многим меньше чем вам.

–Усвой раз и на всегда. Не бывает плохих наций, есть плохие люди, – Анна прекрасно понимала, что Матвей специально делает вид, что глупее, чем на самом деле. Поэтому ей всё-таки хотелось донести до него правильные мысли. В этом доме кроме Алексея Петровича и собак, судя по всему мало кто относился к нему с добротой. – Моя фамилия Ланге, мои приёмные родители владельцы магазинов одежды, все марки, которые ты мог видеть в рекламе продаётся у них. Заметь, может они и немцы, никогда они не считали меня человеком второго сорта, не пытались навязать культуру и даже позволили мне выучить русский. Они хорошие люди.

– Повезло… – Матвей тяжело вдохнул. – Все известные мне немцы, меня часто били.

– Что касается почему мне близки взгляды Алексея Петровича, пусть я ещё не совсем всё понимаю, – продолжила Анна. – Когда мне было десять, я впервые столкнулась с несправедливостью. Я была в детском лагере в Теодорихсгафене, там в Готенланде всё несколько иначе. Всё-таки в Московии отношения ко всем тем, кто жил здесь до немцев более лояльное, там всё иначе. Более худшие условия труда, зарплаты, немцев живёт больше… Так вот, мы гуляли по городу, нам проводили экскурсию, рассказывали, как войска Вермахта героически захватили полуостров, и я увидела, местных детей, они смотрели на нашу группу, как на каких-то богов. Они были худые, грязные, неподстриженные. Наша вожатая, как только их увидела, поспешила их разогнать. Не должны мы были их видеть. После этого я спросила: «Почему они так плохо выглядели? Мне вожатая, Тильда, маленькая, неказистая темноволосая девушка сказала: «У них грязная кровь, они низшая раса». Начала поливать русских дерьмом. Её так понесло, что она произнесла слова: «Ты должна быть такой же, как и они. Ты позоришь нашу арийскую расу!». Была бы её воля, ударила бы меня. – Анна встала с кровати. – В тот же вечер, я пожаловалась отцу. Тот прилетел на утро и устроил такой скандал в лагере. Тильда на коленях ползала, прося у него прощение. Только мне от этого легче не стало. Те дети открыли мне глаза. Мне довелось пообщаться с людями, родившимся до семьдесят четвёртого года. Они многое мне рассказали. Послевоенная жизнь для населения бывшего союза была рабством, мало кто жил нормально. Четыре класса образования и работа на фабриках и заводах. Вся их жизнь.

– Я все ровно не пойму, у тебя есть всё. Можно же закрыть глаза и жить, как немец…

– Тяжело жить хорошо, когда другие живут плохо. Вот такой я человек, – Анна посмотрела в окно. Хмурилось, скоро пойдёт дождь. – Все должны жить одинаково, не деля друг друга на правильные и неправильные нации.

Матвей пытался переварить всё сказанное Анной в своей голове. Она говорила такие мысли, которые он редко слышал в доме Алексея Петровича; другие повстанцы, часто позволяли себе говорить о том, как они устроят этнические чистки среди германского населения.

– Тяжело всё. – наконец он сказал он. – Полагал, я плохо живу… – Матвей встал с кровати и пошёл к выходу. Надо сходить покормить собак, пока не начался ливень. – Пойду к единственным немцам, с которыми мне хочется общаться. – в дверях он остановился и задал самый интересующийся его вопрос. – А у вас с Максимом уже было…это самое? – Девушка опешила от такого вопроса. Парнишка тем временем продолжил. – Расскажу ещё один секрет. У Максима на заставке в телефоне стоит твоя фотография! Мне кажется он тебя хочет…

Не дожидаясь ответа, Матвей скрылся из виду, и Аня услышала голос Максима: