Впрочем, Дмитрий только успел проглотить несколько ложек действительно волшебной каши. Ведь позови нечистую силу, так она и появится! Не успел Авдейка проговорить про могущественного князь-кесаря Ромодановского, как в небольших сенях послышались тяжелые откровенно хозяйские шаги и в избе появился новое лицо — сам Федор Юрьевич Ромодановский, которого сам царь называл князь-кесарем и без колебаний отдавал всю власть в свое отсутствии.

При виде его Авдейка как бы уменьшился в размерах, и даже у Дмитрия засосало нехорошо в желудке. Зачем он пришел, опять вешать на дыбу и жарить на горящих вениках?

Князь-кесарь Ромодановский и без того имел в свое время авторитет мрачной и жесткой, но могущественной персоны. Не топора в руках, как говорил простодушный Авдейка, а сами руки, очень кровавые и злобные, не имеющие ни капли жалости. А уж когда он посмотрит на себя угрюмым лицом, прости господи, харей диавола, хочется спрятаться хотя бы в могилу!

Ну а куда он денется, израненный и искалеченный безжалостными палачами под руководством еще более суровым князь-кесарем? Оставалось только бессильно разлечься на животе и закрыть глаза. Он в твоей власти, господи!

Уже лежа так с закрытыми глазами, Дмитрий почувствовал, как Ромодановский подошел поближе, сел на табурет, как-то затих. Что это он, ищет, какой клинок вонзить в него, чтобы дольше мучался?

Открыл глаза. Увиденное его испугало, пожалуй, больше, чем злой князь-кесарь. Тот… мягко улыбался. Это было нечто, как улыбающийся Шрек со своей безобразной зеленой мордой, рассуждающий, как ему пообедать червями или умертвить побольнее соседей.

Между тем Федор Юрьевич, увидев, что князь Хилков уже при памяти и в полном рассудке, то есть нормальный, прямо сказал:

— Обшибся я, извиняй, князь Дмитрий Александрович. Ах! — он в злобе поднял здоровенный кулак, поискал обо что такое большое и крепкое, деревянное, на что бы ударить. Не нашел, опустил руку, не в воздух ведь бить, так же сказал на виновника ошибки: — это все Алексашка Меньшиков, князь пирогов с гнилой зайчатиной и прелой капустой! Оболгал меня льстивыми руками и якобы честными доказательствами твоей вины.

А не допросе все и прояснилось. Ты и ничего не знаешь о заговоре против мин херца Питера, а это сволочь просто мечтает убить тебя. Ну что поделать, не сумел я понять гнилую сущность Алексашки, но теперь поздно уже. Простишь меня?

Федор был так неожиданно простодушен и добр, что Дмитрий сам собой улыбнулся:

— Черт с тобой, прощаю, князь-кесарь!

Он хотел протянуть руку в дружелюбном жесте, но тело острой болью остерегло его. Рано еще радоваться жизни, полечись пока месяц — два без каких-либо высокоэффективных лекарств. А там, если выживешь, то и веселись.

Ромодановский понял горести болящего, которому он сам выискал семь несчастий, хмыкнул немного сожалеючи:

— Алексашка тебя уже сегодня хотел примучить, еще пару раз прижечь тебя горящими вениками. Видано ли дело, тут никто не выживет! Я отказал его, как буду отказывать и далее. Ибо не фиг тут смешивать личные потребы с государственными.

Но вот освободить тебя без царского указа и приказа, хоть устного, хоть письменного, не могу. Тот же Алексашка в лютой злобе тут же настрочит донос на нас.

— Да уж, — лицо Дмитрия поморщилось, толи от понимания сложной обстановки, толи просто от сильной боли. В голове у него было пусто, как в церковном колоколе. Поэтому он лишь спросил своего недавнего палача, а сегодня вроде бы спасителя: — и что же делать, князь-кесарь?

— Вот! — выдвинул палец Федор Юрьевич, — надо бы послать кого из близких твоих, коли сам ты не совсем не можешь. Государь ведь тебя привечает?

— Привечает, князь-кесарь, — твердо сказал Дмитрий, — всегда то словами, то крепостными крестьянами. А то., — он ухмыльнулся, — тростью по спине собственноручно.

— Государь, когда в гневе, многим надает, — ухмыляясь, согласился Ромодановский, — даже мне пару раз попало. Зато при мне, герр Питер тебя хвалил многоречиво, мол, честен ты и верен, а еще умен и очень обучен. Так что, если бы ты мог, то просто приехал бы к нему и все закончилось.

Дмитрий задумался. Здоровье его было очень слабое, но если надо…

— Я, пожалуй, все же смогу приехать, вдруг доеду.

— Лежи уже, махнул князь-кесарь, — ты на себя посмотри, лежишь кое-как. А уж если выедешь, то приедешь к царю уже мертвый. Господь он, конечно, к нам милостив, но себя тоже надо беречь, а то окажешься хотя бы на небе. А у тебя здесь на этом свете и жена Дарья, и сыночек Александр, живи еще!

Он помолчал, толи аккуратно думал, толи просто не решался сказать. Наконец продолжил, вздохнув:

— Митяй, я тут подумал, тесть твой князь Александр Никитич, муж хороший и благородный, но с царем он не смог сработаться. Твоим гонцом он быть никак не может, доломает остатнюю посуду. А вот его дочь, твоя жена, наоборот, с Питером в хороших отношениях. Так что, как не крути, а ехать надо ей!

— М-гм! — усомнился Дмитрий, — женщину и в такую поездку? А что, мужиков-то нету больше?

— Мужиков много, — уже сердясь, сказал Ромодановский, — но надо близкий родной к тебе. тесть твой не годится, к сожалению. Сын Александр, так он мал еще! Сам виноват, не рожал детей, что теперь сожалеть понапрасну. Пусть жена и едет, не зря говорят, что она твоя вторая половинка. Так?

Теперь уже попаданец вздохнул. Федор Юрьевич рассуждал мудро и логично, тут и не поспоришь. Ему было жалко Дашу. До сих пор они находились на царские аудиенции вместе. И, если надо, он ее поддерживал, хоть словом, хоть дружеским локтем. Как она будет одна, не сломается ли на беседе у государя? Патер бывает иногда очень сердит и даже нагл, не видя это.

— Ладно, — нехотя одобрил он предложение князя-кесаря Федора Юрьевича, но ввел свое условие: — пусть Даша придет после поездки.

— Хорошо, — сразу согласился с этим довольно нахальным предложением Ромодановский. И едва Дмитрий начал удивляться, как тот заговорил, и все стало понятно.

— Я со всеми твоими просьбами или требованиями договорился, но теперь и ты должен условиться с моими предложениями. Имей виду, я в каком-то разе сейчас иду по острию ножа. С одной стороны, у меня появляется князь Алексашка Меньшиков. С другой, — царю герру Питеру явно не понравится мои действия.

Я не прошу слишком от вас много, — поспешил продолжить глава Преображенского приказа, — во-первых, в случае с конфликтом с Меньшиковым, как минимум, не ставать на сторону Меньшикова.

Дмитрий удивленно посмотрел на собеседника, не понимая, как он вообще будет разговаривать с ним после такова вот — дыба, горящий веник и пытка о смерти!

Однако Ромодановский, как уже опытный политик и даже циничный, смотрел на дело иначе. Дмитрий все-таки смирился и глядя на иконы, поклялся, что дружить с Меньшиковым он ни за что не будет, сколько бы он не домогался.

Второй пункт «повестки» князь-кесаря был более понятен. Дмитрий, его жена Дарья и тесть Александр Никитич не должны по любой причине рассказывать о роли Федора Юрьевича в аресте и дальнейшем допросе.

«Боится, что ли, царя? — подумал Дмитрий, — вроде бы не таком уж он положении, чтобы так трястись».

Но князь-кесарю он обещал на иконе Святой Богородицы, что и сам будет молчать, и жена с тестем тоже. Куда ему деваться? И сейчас, весь покалеченный в руках князь-кесаря и потом трудно. будет не тот он веса и потенции, хоть и майор преображенцев.

Ромодановский, видимо, остался доволен реакцией Дмитрия, поскольку за его женой послал не своего слугу, а аж дьяка Преображенского приказа. А, может, так решил напугать Хилковых. В любом случае ненаглядная Даша буквально прибежала, судя по неровному дыханию.

— Как ты? — озаботилась она мужем, — ничего не болит, милый?

Ха-ха, да она ничего не знает. И пусть не знает, женщина же, слабая, о! Нервная, а! Это о чем он сейчас такое говорит? Г-хм, изо всего вышеперечисленного моя Даша красивая. А еще она явно его обманывает. Вот ведь женщина! Когда он договорился с Ф. Ю. Ромодановским, что его жена придет сюда, он, Дмитрий, строго решил, что не будет рассказывать ей об его пытках, дыбы, ожогах и так далее. Не бабье это дело!