В мире без Бога вообще любые нравственные страдания есть страдания о говяжьей отбивной – совесть не может быть ничем иным, как «голосом стада». Но почему мы обязаны повиноваться этому «голосу стада»? Почему именно этого стада, а не другого?

Если индиец гневно упрекнет нас в употреблении говядины, не пожмем ли мы плечами: в твоей культуре это табу, а в нашей – нет? Если он будет настаивать на том, что мы обязаны воздерживаться от говядины и тяжко виновны, если ее все-таки едим, мы, вероятно, спросим: «С чего ты взял, что мы обязаны повиноваться твоим обычаям и что пренебрежение к ним делает нас виновными?»

Но это справедливо для любого нравственного суждения в мире без Бога: «Ты должен!» – «Кому? Да и вообще, с чего вы взяли?».

Противоречие атеистической риторики в том, что она содержит, во-первых, моральные претензии к христианам, которые поступали плохо, поэтому виновны и заслуживают порицания, во-вторых, провозглашает картину мироздания, где эти претензии полностью бессмысленны.

В рамках материализма не существует ни объективного нравственного закона, который люди были бы обязаны соблюдать и нарушение которого делало бы их виновными, ни свободной воли, по которой они могли его соблюсти или нарушить.

Каким же образом в такой картине мира люди могут быть виновны? В чем может быть виновен процесс в коре головного мозга, который неизбежно развивается согласно неизменным законам природы? И перед кем это он может быть виновен?

Известный атеист Ричард Докинз подарил миру чеканную фразу: «Во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия». Вселенная, какой ее видит атеизм, стерильно безценностна. В ней есть лишенная сознания и воли материя, которая просто развивается по никем не установленным, но неизменным законам. У материи не может быть суждений и предпочтений. Она не может ничего ценить. Она не может чего-то требовать или обещать.

Мы, люди, – существа, которые переживают ценности; причем наш опыт ценностей указывает на то, что мы их открываем, а не создаем. Мы не назначаем что-то ценным – мы признаем ценность, которая существует независимо от нас.

Как-то я читал рассказ молодой женщины об ее обращении. Будучи студенткой, она была атеисткой и поклонницей австралийского философа Питера Сингера, для которого, например, взрослая свинья ценнее человеческого младенца, потому что ценность живого существа определяется его интеллектом, – а свинья гораздо умнее. (Сингер не только поддерживает аборты, но считает допустимым и умерщвление уже рожденных младенцев.)

Однако время шло, она вышла замуж и родила ребенка, – и, когда она взяла его на руки, ее внезапно поразило, какую же чушь и бред она несла раньше. Безусловная ценность маленького человеческого существа – очевидная, не нуждающаяся в доказательствах, – была для нее непосредственно переживаемым опытом.

Этот опыт подтолкнул ее признать, что в мире есть нечто принципиально не сводимое к материи – ценности. В конце концов это осознание привело ее к вере в Бога.

Конечно, последовательный атеист может сказать, что острое переживание драгоценности ребенка – важный эволюционный механизм, который побуждает родителей (и матерей особенно) нести труды и заботы, связанные с его воспитанием, и те же – эволюционные – причины имеет человеческая любовь вообще. Таким образом, опыт ценности другого человека иллюзорен – он не описывает чего-то реального в мироздании, за пределами наших голов. Гормон окситоцин побуждает нас любить и заботиться о наших домашних, потому что те, кто не заботился, вымерли, не оставив потомства. Это необходимая для выживания вида иллюзия, – но не больше. Она не указывает нам на устройство реальности.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.