Военная биография Алексея Григорьевича Федорова сложилась счастливо — пробыв на фронте почти всю войну, успешно выполнив десятки боевых вылетов, он ни разу не был сбит. Но судьба эта сложилась и очень разнообразно. Последнее обстоятельство, наверное небезразличное для любого человека, будущему историку (Федоров — кандидат исторических наук) и мемуаристу оказалось особенно полезным.

Он командовал авиационными полками, группами специального назначения (порой весьма нестандартного), был заместителем командира, а затем — командиром дивизии. Ему приходилось выполнять не только обычную для пикировщика работу — бомбить и вести разведку, но и лидировать группы перегоняемых на фронт самолетов, действовать на бомбардировщике в роли истребителя (бывало в начале войны, по бедности, и такое!), выступать против вражеских бомбардировщиков в качестве «летающего прожектора», управлять со своего самолета по радио «летающей торпедой» — начиненным взрывчаткой тяжелым бомбардировщиком ТБ-3... Словом, всего не перечтешь.

Рассказ о такой разнообразной боевой деятельности всегда интересен{11} . Но Федоров не просто рассказывает подряд — что вспомнилось.

Он очень точно выбирает из числа запомнившихся ему эпизодов только такие, которые наводят читателя на раздумья — потому что отражают все многообразие и всю сложность работы человека на войне. В этом отношении он так же строг при отборе, как Н. Кравцова и В. Емельяненко, о произведениях которых уже шла речь в этой книжке, как А. Покрышкин, И. Кожедуб, Е. Савицкий, С. Красовский, А. Ворожейкин, В. Тимофеев, Д. Зюзин, М. Чечнева, А. Кожевников — словом, как почти все боевые летчики и командиры, воспоминания которых мы читали в послевоенные годы. Наверное, в этом одна из причин того, что все, рассказанное А. Федоровым, хорошо запоминается.

Вот, например, он говорит о налете ведомого им 39-го бомбардировочного авиаполка на станцию Чинушино. На этой станции выгружались эшелоны с боевой техникой и живой силой противника, спешно подброшенные вражеским командованием для удара по нашей, оказавшейся в окружении, танковой группе. Единственная возможность спасти танкистов — это немедленно, не теряя ни часа, «на корню» разгромить резервы врага, пока они находятся на станции выгрузки. Завтра они рассредоточатся и станут практически неуязвимыми.

Полет большой группы — двадцати семи самолетов — на предельную дальность, почти до полного израсходования горючего, глубоко в тыл противника — дело само по себе не простое. А тут оно еще многократно осложнялось тем, что по всем штурманским расчетам для выполнения этого задания, как ни крути, явно «не хватало света» — запаса времени, остававшегося до захода солнца.

И все же полк получает приказ: «Любой ценой...» В обыденной речи мы часто бросаемся этим выражением, не особенно задумываясь над его содержанием. Но здесь «любая цена» в переводе на общепонятный язык означала: нанесите удар, разгромите станцию Чинушино, а там хватит ли у вас горючего, чтобы добраться до дому, сумеете ли вы без специальной тренировки приземлиться в темноте, это уж — как получится...

Перед самым стартом, уже сидя в кабине флагманского самолета, автор записок ловит себя на том, что подсознательно ждет появления из землянки дежурного, который, показав руками «крест», дал бы знать об отмене вылета.

Эта деталь очень точна психологически. Эмоции командира полка в случае, о котором идет речь, нетрудно понять. Он испытывал такую сильную тревогу не за себя, или, во всяком случае, прежде всего не за себя. Кадровый военный, умом он понимал: бывают на войне положения, когда ее прожорливую глотку надо заткнуть, поставив на карту жизни многих людей и даже существование целых частей. Но одно дело каких-то там частей вообще, и совсем другое — своего, родного, с таким трудом и ценой такой крови выведенного из отстающих в лучшие полка...

И вылет состоялся!

39-й полк в плотном строю прошел бреющим — у самой земли — полетом над ровной, заснеженной, безориентирной степью далеко за линию фронта. Прорвавшись сквозь зенитный огонь к станции Чинушино, разгромил эшелоны врага — и этим спас наших танкистов. Отбился от атак истребителей противника. А затем дотянул, буквально на последних каплях горючего, до своей территории и благополучно приземлился темной ночью на крохотном, совершенно не приспособленном для посадки самолетов такого типа, передовом истребительном аэродроме. Недаром в авиации говорят, что когда очень нужно — хороший летчик и на пятачок сядет. Оказалось, весь 39-й полк целиком состоит из хороших летчиков.

А их командир, так точно и умно проведший группу через все нагромождение трудностей этого исключительного вылета, вылез после посадки из машины, сел на снег и долго сидел неподвижно — его силы были исчерпаны до конца. И эта прямо рассказанная подробность говорит больше любых пространных описаний того, какой ценой дался полет его участникам...

Умный человек, выступая с литературным произведением, всегда предполагает, что и читатель его умен. Такой подход никогда еще не подводил ни одного автора, не подводит он и А. Федорова. Его наблюдения порождены событиями войны, но вызванные ими авторские — а значит, и читательские — раздумья выходят далеко за рамки одной лишь военной тематики. Вот Федоров обращается к общеизвестному факту — большинство военных летчиков на вопрос о том, что страшнее всего на войне, отвечают: «Оказаться под бомбежкой или штурмовкой на земле!» Хотя, казалось бы, риск при этом меньше, чем в воздушном бою или при пробивании зенитного огня.

Федоров дает психологически очень убедительное объяснение столь единодушному, хотя и плохо подкрепленному статистикой, мнению летчиков. Все дело, говорит он, «в отчаянном сознании невооруженности», «в личной беспомощности», которая хуже самой лютой опасности, активно встреченной в воздухе, с штурвалом в руках.

Люди на войне — как настойчиво показывает автор — много и глубоко думают . Думают, потому что иначе просто невозможно. Думают о тактических приемах боевой работы и об освоении новой техники, о воспитании подчиненных и о неясных до поры до времени планах начальства, о жизни оставленных в тылу родных и о текущих подробностях собственного, по-военному не устроенного быта. Думают даже о многом, казалось бы, уж совсем никакого отношения к войне не имеющем: так автор записок как-то застал прославленного истребителя дважды Героя Советского Союза В. А. Зайцева размышляющим о такой сугубо «штатской» категории, как... превратности судьбы.