Люди — не роботы. И те, кто воевал и командовал особенно успешно, добивались этого не одним «напором» (хотя, конечно, без него в бою обойтись тоже невозможно), но прежде всего силой своего живого творческого интеллекта.

Автор пишет о виденном и пережитом на войне, нигде не корректируя истину. Он прекрасно понимает, что правда — даже горькая — во всех отношениях (в том числе и как средство воспитательное) сильнее «нас возвышающего обмана». И, как всегда в жизни, правда эта слагается из переплетения многих далеко не одноцветных обстоятельств.

Вот перед нами заслуженный боевой пилот, неплохо проявивший себя в небе Испании. Федоров приезжает, чтобы сменить его на посту командира полка, и... застает морально сломленного, опустившегося, спившегося человека, полностью потерявшего свой командирский авторитет и все нити управления доверенной ему частью. Кто виноват в этом? Сам ли он? Или командование, чересчур поздно усвоившее, что «хороший драчун — это еще не боец и уж, понятное дело, совсем не командир»?

Кстати, эта проблема — о месте командира в бою — не раз всплывает в записках А. Г. Федорова. Видно, она не выходила у него из головы в течение всей войны. Каким должен быть командир эскадрильи, полка, дивизии?

Конечно, хороший боец — это еще не командир.

Но и командир, если он не боец, — не командир. Особенно в авиации. Прямо, «в лоб» Федоров эта положение нигде не формулирует, но показывает (и доказывает) его на примерах таких людей, как И. С. Полбин, Ю. Н. Горбко, И. М. Бецис, А. И. Соколов, П. И. Алимов, М. М. Воронков, как, наконец, сам автор записок — боевой летчик и умный, решительный, грамотный командир.

С нескрываемой печалью — как и Емельяненко, и Кравцова — говорит Федоров о потерях — неизбежных в боях и в то же время каждый раз по-новому тяжких. «Счастье на войне, — пишет он, — ходит в обнимку с горечью и печалью». В каждом погибшем он видит не только вырванного из строя бойца, но прежде всего ушедшего из жизни человека. Когда погибает талантливый юноша Г. Хуторов (тот самый Хуторов, который так точно сказал, что «шаблон плох везде, но в полете — опасен смертельно»), Федоров с грустью замечает: «Теперь уж никогда не услышим мы ни его мудрых советов, ни его новых стихов!» Стихи и боевые советы автор книги с глубокой человечностью ставит рядом. В другом месте Федоров характеризует отличного боевого летчика П. Дерюжкина прежде всего как лиричного, скромного и ироничного человека. Именно эти свойства он, оказывается, считает «ведущими» — всюду, в том числе и на войне.

Но совсем иначе, отнюдь не с эпической грустью, а с гневом, возмущением, злостью говорится в книге о потерях, вызванных не жестокими законами войны, а неспособностью или нежеланием людей, коим сие по штату положено, крепко подумать прежде, чем отдавать боевой приказ.

Так рассказывает автор записок о разгроме дивизии самолетов ТБ-3, легкомысленно и без всякой к тому необходимости перебазированной на полевые прифронтовые площадки, где их и прикрыть-то с воздуха оказалось невозможно. «Это был печальный итог просчета, допущенного командованием», — прямо говорит Федоров.

К той же категории просчетов командования относит автор книги и свой собственный вылет — в самом начале войны — по специальному заданию: произвести аэрофотосъемку промышленных и военных объектов Москвы, чтобы оценить надежность их маскировки.

— Зенитки и истребители получат оповещение, — заверили летчика перед вылетом. — Полет будет безопасным.

Увы, в действительности все произошло иначе. Полет над Москвой оказался более опасным, чем иной рейд по глубоким тылам противника. Федорова едва не сбили. Почти три десятка опасных пробоин — итог этого, чудом не закончившегося трагически полета. Оказалось, что предупреждение «не дошло».

В связи с этим вспоминается, как Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов в своих записках «На службе военной» тоже рассказывает: вся зенитная артиллерия ПВО Москвы однажды открыла огонь по двум своим, отправленным в столицу без должного предупреждения самолетам.

Два сходных случая, описанные, так сказать, с различных точек зрения: из кабины самолета и из кабинета начальника ПВО страны. Впрочем, есть все основания полагать, что независимо от «точки зрения» обоим рассказчикам эти случаи особого удовольствия не доставили...

Что делать! Умение воевать приобретается только в бою. Из книжек его не почерпнешь. Каждого может постигнуть неудача. Все дело только в том, что одни — опускают от неудач руки, а другие — учатся на них. Федоров приводит блестящий тому пример: знаменитая полбинская «вертушка», ставшая основным приемом боевого применения нашей пикирующей бомбардировочной авиации, родилась из... неудачи. Соединение, которым командовал Полбин, третьи сутки безрезультатно бомбило важную цель — железнодорожный мост в тылу противника. А мост стоял, себе как ни в чем не бывало! Боевое задание оставалось невыполненным. И только разобравшись в причинах неудачи (вот она — работа мысли на войне!), удалось найти способ, гарантирующий успех. И способ этот оказался настолько эффективным, что получил повсеместное распространение.

Приведенный пример интересен, мне кажется, прежде всего тем, что в нем, как в капле воды, отразился общий процесс, происходивший в нашей армии по мере того, как она от тяжких неудач начала войны шла к победе: учился воевать каждый воин, училась и вся армия.

Интересен он и своей конкретностью, своей очевидной направленностью против еще встречающихся в книгах на авиационную тему привычных, от неоднократного повторения довольно прочно утвердившихся, но, увы, никак не совпадающих с действительностью штампов. Посильную борьбу с подобными авиалегендами ведут многие взявшиеся за перо авиаторы. И здесь хочется снова помянуть добрым словом книги А. Ворожейкина — вот уж кто действительно не упускает случая разбить эффектную выдумку, кочующую из одного сочинения в другое.

Сколько раз читатели авиационной литературы встречались в описаниях лобовых (на встречных курсах) воздушных атак с драматическим утверждением, будто в них «кто первый отвернет — подставит брюхо своего самолета противнику, — тот и будет сбит». Ворожейкин это правило начисто отрицает. И действительно, если подсчитать время, которое может пройти от момента начала отворота одного из противников, скажем, на расстоянии нескольких сот метров друг от друга, до момента достижения нулевой дистанции, станет ясно, что вокруг собственной оси отворачивающий самолет в это время повернется не более, чем на несколько градусов. Так что о том, чтобы «подставить брюхо», речи тут быть не может. Не говоря уже о том, что для того, чтобы попасть в это брюхо, второй самолет должен... отвернуть еще ранее — иначе невозможно открыть огонь с нужным упреждением.