– Назови мне полные ФИО. Свои, мужа, сына. Вот прямо по слогам, громко.

Алёна непонимающе приподняла брови:

– Что?

– Данные, – нетерпеливо повторил Антон, продолжая буравить паспорт взглядом. – Фамилия, имя, отчество. Феди, твои, Артёма. Просто произнеси их.

– О…опёнкин Фёдор Никитич. Опёнкина Алёна Витальевна. Опёнкин Артём Фёдорович.

– Вот! – Антон потряс документами. – Вот! Опёнков Фёдор! И Алёна! И Артём! Там буква «ё» в каждом слове. А в паспорте?

– Как? – Алёна схватилась за лицо. – Как в паспорте?

– Везде «е». Опенкин, – Антон с нажимом выделил букву. – Федор. Не «Фёдор», а «Федор» получается. Как и Алена, и Артем Федорович. Федя мне жаловался как-то, что фамилию часто коверкают. Оскорбляют его этим. Мол, его род – старинный, шёл ещё из деревни Опёнкино в Смоленской губернии, оттуда и фамилия появилась. У него же отчий дом там?

– Там, – одними губами прошептала соседка.

– А его «пивной пенкой» дразнили в школе, потому как многие фамилию писали через «е». Я тогда внимания не обратил, – признался Огородников. – Ну кого не дразнили? Всем доставалось от сверстников. Дети злые, им бы только дай повод над слабым поиздеваться…

Алёна только кивнула. Антон ещё раз осмотрел документы.

– Сейчас «ё» выходит из письменности, её всё меньше и меньше употребляют. Но чтобы в официальных документах? Странное дело. Где, говоришь, Ирина Петровна-то лежит?

– Лежала. Выписали уже. В «Склифе» находилась, – Алёна вытерла нос тыльной стороной ладони. – Там у меня сестра двоюродная медсестрой работает. Я у неё потихоньку узнала, как состояние Ирины. Думала принести чего, супчик там, может, или курочку запечённую… Но Леська сказала, что уехала Ирина. Отказалась от лечения. Травмы были, конечно, но несильные – чего там книжкой настучать можно… Синяков пару только. Паспортистка испугалась больше.

– А можешь сестре позвонить? Мне бы адресок Ирины. Съезжу, поговорю. Вдруг выясню что.

– Хорошо. Конечно. Спасибо вам, Антон Харитонович, спасибо!

Алёна достала телефон из кармана штанов и, в спешке промахиваясь по цифрам, только с третьего раза набрала номер сестры.

Антон почувствовал, как сердце наполняется азартом. Хоть в жизни он никогда не работал в правоохранительных органах, и юридический факультет не оканчивал, под натиском родителей сменив мечту на практичность, расследования – то, что действительно приносило ему удовольствие.

Стоило чуть глубже вникнуть в проблему, – реальную, осязаемую, а не вшитую в толстый переплёт, – и версии замелькали перед глазами, подобно рою ос. Такие же эфемерные осы пребольно жалили в пятую точку, подгоняя, заставляя ступни беспокойно постукивать по полу, а тело – гореть от долгого бездействия.

Впервые за сорок с лишним лет хотелось жить.

* * *

Ирина Петровна Горемчук жила в коммунальной квартире на площади Рогожской заставы. Дом – выбеленный, украшенный причудливыми узорами, опоясанный крепким металлическим забором, – считался историческим памятником. И, как все памятники, имел лишь красивый фасад, за которым скрывалось напрочь испорченное нутро: в фундаменте зияли трещины, двери громко хлопали от малейшего порыва ветра, а нужный подъезд оказался донельзя загаженным.

Подойдя к расположенной на четвёртом этаже квартире, Огородников ткнул пальцем в кнопку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги, а после кто-то принялся долго и сосредоточено разглядывать незваного гостя в глазок.

Антон откашлялся в кулак и постарался придать голосу доброжелательности:

– Ирина Петровна, здравствуйте! Меня зовут Антон Харитонович Огородников. Откройте, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить. Не бойтесь, честно слово, я не желаю вам зла! Просто хочу узнать кое-что.

– Ага. Щас. Дура я тебе что ли? Чего надо? – глухо буркнула женщина, и Огородникову пришлось ухом прижаться к оборванному дерматину.

– Вы правы, небезопасно открывать дверь незнакомцу. Хотя бы так ответьте на несколько вопросов, прошу вас.

– Куда шёл, туда и следуй! Нечего по подъездам шариться! Щас соседа позову, он тебе накостыляет! Или ментам позвоню, пусть они разбираются! А ну брысь от двери, кому сказала! Спущу собаку, будешь знать!

– Не надо, – Антон сделал шаг назад. – Не беспокойте полицию и соседа. И животное тоже пусть отдыхает. Просто скажите мне «да» или «нет». Один вопрос. Один!

Ему никто не ответил. Антон ради приличия и собственного спокойствия ещё несколько раз позвал паспортистку, дважды воспользовался звонком, но Ирина больше не откликалась.

От досады сводило скулы, а возникший недавно энтузиазм улетучивался с космической скоростью.

«Дурак старый, возомнил невесть что. Домой иди! – обругал себя Огородников. – «Холодная луна» ещё не дочитана. «Детектив», мать её. Тьфу! Жалко Федьку… Но тут ничего не попишешь – сам виноват. Нельзя людей бить, даже если они всячески на это напрашиваются».

– Любезный. Ты, ты, – раздался позади шелестящий голос, и Антон обернулся на звук. Из квартиры напротив выглянула худенькая сморщенная старушка и, воровато оглянувшись, поманила согнутым пальцем.

Антон недоверчиво прищурился, но тут же собрался с мыслями. Одинокие болтливые соседки – то, что нужно для раскрытия дела. У них и глаза, и уши, и язык увеличены в количестве и размерах. Антон знал это наверняка.

– Добрый день! – он белозубо улыбнулся старушке, но та сердито шикнула:

– Не кричи, услышит ещё Ирка. Давай, заходи в прихожую.

– А не боитесь? – подмигнул Огородников, входя в квартиру, и тщательно вытер ноги об аккуратно расстеленный у порога половичок.

Старушка оскорбилась:

– Я? Да я почти полвека в школе отвоевала. Таких оболтусов утихомиривала, что тебе и не снилось! Одна Горемчук чего стоила…

Огородников театрально удивился:

– Ирина Петровна? Неужто хулиганила? А по мне – милая женщина, добрая, очень отзывчивая. Работящая и ответственная.

– Кто? Ирка? – старуха гортанно расхохоталась. – Ты, видимо, антоним с синонимом перепутал. Ленивая, неряшливая и безответственная – вот точное определение этой вертихвостки. Поверь, я у её класса четыре года уроки музыки вела. «Фа-диез, – говорю, – теперь». А она канючит: «Палец не дотягивается!». И давай всё подряд жать, будто не инструмент перед ней, а кусок пластика бездушный. Гаммы разучивать никак не хотела! Придёт на урок и сидит как сыч, глазами хлопает.

– Может, просто ей нужен был другой учитель? – подлил масла в огонь Антон.

И не прогадал.

Бывшая учительница вспыхнула, как спичка:

– Другой? Другой?! Да лучше меня никто не учил! И все выпускники это подтвердят! Витя Лисков в консерваторию поступил! Лиза Артамонова на гастроли за границу укатила, да там и осталась. Остальные, уверена, хоть сейчас их разбуди – без запинки сыграют! Одна Ирка – прости Господи. Но, врать не буду, пальцы у неё и впрямь были на сосиски похожи. Маленькие, кривенькие, толстые. Впрочем, ничего с той поры не изменилось.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Антон.

– Видела недавно, как она из магазина возвращалась. Скрюченная, с немытой головой, вся какая-то запыханная. Из сумки платок грязный выпал, а она посмотрела него равнодушно, перешагнула и дальше пошла. Неряха. О чём я… А, да, а в руках у неё пакеты из магазина, так она их еле удерживала. Я пригляделась: ну точно, как были пальцы-коротышки, так и остались. Правду говорят: «У кого руки малы, у того и ум короток».

– Это кто же так говорит? – хмыкнул Антон.

– Я. А я знаю о чём говорю, пятьдесят лет наблюдала за руками человеческими. К чему это я… А! Чего об Ирке узнать-то хочешь? Зачем вообще приходил?

– Она мне задолжала, – легко соврал Огородников. – Много. Вот, думал, совесть проснётся. Поговорим, придём к решению…

– Совесть? У Ирки-то? Забудь. У неё отродясь её не было, ещё с тех пор, как…

– Простите, совсем запамятовал! – перебил Антон, хлопая себя по лбу. – У меня же… поезд! Да, поезд. С Курского вокзала.