Облысевший задумался и через минуту заговорил – заговорил тихо, но как-то чётко произнося каждое слово. Говорил о важности проникновения идеи в массы, о разъяснении задачи и целей борьбы, о том, что массы, овладевшие идеей, много чего могут и без еды, то есть на пустой желудок тоже можно бороться. Бороться и добиваться победы, когда передовой отряд понимает свою задачу, когда враги расслаблены и не могут активно противостоять массам.

– Вы, батенька, примитивно понимаете идеологию борьбы, – заявил он в конце и замолчал.

– Не будем спорить, – неожиданно произнёс Фэд. – Мы оба правы, только вы с теоретической, а я с практической стороны.

Он опустошил свой бокал и с выражением прочитал:

– А нам бы закусочки, – проворчал Вил. – А то игристое без закуски не идёт.

Он вопросительно взглянул на Фэда, а тот в знак согласия с собеседником кивнул и спросил:

– Чего изволите, господин философ?

– Что-нибудь морское и, пожалуйста, немного, – ответил Вил.

– Какую-нибудь каракатицу? – предложил Фэд.

– Э-э, батенька, вы, я вижу, гурман, жили на материке, а любите каракатицу.

Фэд многозначительно посмотрел на облысевшего и объявил:

– Мы люди городские – всё должны знать, и каракатицу тоже.

Он хотел было зычно крикнуть тонкого человека, но, вспомнив свой городок, передумал и, обратившись к облысевшему, спросил:

– Так что же заказать?

– Что угодно, но не каракатицу, – последовал ответ.

Через несколько минут собеседники молча с удовольствием поедали морские деликатесы. Каждый думал о чём-то своём, и беседа не складывалась. Фэд наслаждался яствами, приготовленными местной кухней, и тихо вспоминал приятные и неприятные истории своей молодости.

«Да, было дело…» – подумал он и покачал головой.

Фэду было что вспомнить из бурной молодости. Всякое случалось – и плохое, и хорошее. Плохое он пытался забыть, хорошее помнилось лучше. Но один неприятный эпизод он забыть никак не мог – тот, бывало, неожиданно всплывал в памяти, и ему становилось немножко грустно. Грустно даже уже не от того давнего впечатления, а оттого, что это было давно, когда он был молод, вся жизнь была впереди и казалось, что сделать можно так много и можно перевернуть весь белый свет. А сейчас он точно знал, что весь белый свет ему перевернуть не удалось.

Довольно хилый парнишка подошёл к нему и нахально заявил:

– Гони монету!

Фэд только что отошёл от церкви – вечерняя служба сегодня затянулась, и он возвращался уже по темноте. Этот хиляк неожиданно появился из-за угла и вплотную встал у Фэда на пути.

– Гони монету! – угрожающе повторил он и исподлобья посмотрел на Фэда, который сначала обомлел от такой наглости, а затем, сосредоточившись, покачал головой, показывая тем самым, что абсолютно не согласен отдавать этому типу монету. А тип тихо свистнул, и из-за угла появились ещё трое неизвестных парней, но уже весьма крепкого вида. Хиляк молча со всей силой ударил Фэда кулаком. Из-за небольшого роста нападавшего удар пришёлся в шею, прямо по горлу, и Фэд на несколько секунд обомлел. Сзади за хиляком расположились его помощники, и Фэд осознал, что ему не поздоровится, если он не предпримет что-либо в свою защиту. Он обернулся – проходной двор был перекрыт, железные ворота на ночь затворялись, и пути к отступлению были для него закрыты. Фэд покопался в кармане, достал оттуда монету и протянул хиляку.

– Порядок, – приняв монету, произнёс хиляк.

Его «подельники» благородно расступились, пропустив Фэда к выходу. Выйдя наружу, Фэд, ошеломлённый и обиженный, брёл по пустой улице, жалел себя и злился на себя за то, что не смог достойно ответить нападавшим, за то, что позволил себя ударить. У него болела шея, и с каждым шагом злобная реакция на только что прошедшее всё сильнее и сильнее охватывала его.

– Собаки! – шептал он и готов был бессильно завыть от обиды. – Собаки! – повторял он и фантазировал, представлял себе, как бы он поступил, если бы…

«Если бы я тогда не задержался в церкви, – подумал Фэд, – тогда всё было бы по-другому».

Он помнил этот случай, и ему было противно и стыдно за себя и за всех своих знакомых по церкви. Ту ночь он почти не спал, а наутро прибежал к церковному наставнику, рассказал ему про этот случай и, конечно, ждал хорошего совета: как с этим унижением жить дальше? Наставник предложил ему помолиться за своих обидчиков – помолиться для того, чтобы Бог простил их.

– Чтобы Бог простил их… – прошептал Фэд, и воспоминания вновь вернулись к нему.

Он помнил, как обиделся на наставника, ему показалось, что за этих ночных хулиганов незачем просить Бога о прощении. Незачем тратиться на молитву, не достойны они, чтобы за них просили. Он до обеда бесцельно бродил по кривым улочкам и мечтал встретить этих и сильно побить их. Побить так, чтобы им неповадно было по ночам грабить простых людей. Он даже присматривал по дороге камень или ещё какую-нибудь штуку, которой можно было бы сильно ударить того хлюпика, да и его помощников. Он представлял себе, как встретит их где-нибудь в укромном месте, как они задрожат от его грозного вида, как начнут канючить, просить его о пощаде, а он…

– А что он? – прошептал Фэд, и ему показалось, что облысевший укоризненно смотрит на него, как будто понимает его чувства и эмоции. – Вы хотите мне что-то сказать? – спросил Фэд и пристально уставился на Вила.

– Нет-нет. Что вы, голубчик! Я ничего не хотел, то есть… – Облысевший слегка улыбнулся и заметил: – Вы о чём-то сожалеете. Мне показалось…

– Показалось, – перебил его Фэд и наполнил свой бокал. – Ему показалось, – прошептал он и вспомнил, как решил больше не ходить к наставнику.

«Нечего мне там делать», – решил он и завернул на ту улочку, которую ему было запрещено посещать.

Улочка тянулась большой дугой к окраине и выходила прямо к реке. Двух – и одноэтажные домики, иногда не очень опрятные, подсказывали, что хозяева не очень-то заботились о сохранности фасадов, а может быть, и о внутреннем содержании строений. Считалось, что здесь проживают бедные, а посему и плохие люди. Так считал и он, но теперь, когда его так унизили, он намерен был поближе узнать бедность, потому что думал: «Бедность уж не такой страшный грех». У углового дома, где криво висела табличка, указывающая, что здесь можно перекусить, он остановился. Страшный голод проснулся в нём. В кармане имелось несколько монет, которые он с утра получил от родителей, и он без робости вошёл внутрь. Довольно невзрачное полуподвальное помещение освещалось плохо. Хотя день был солнечный, но здесь маленькие оконца слабо пропускали дневной свет, в углах вообще было довольно темно, и человеку, вошедшему с улицы, приходилось несколько секунд стоять у входа, чтобы глаза привыкли к местному освещению. Он постоял у лестницы несколько секунд и осторожно спустился вниз по деревянным ступенькам. У стойки буфета было пусто – видимо, днём посетители нечасто заходили сюда. Только в дальнем углу трое молодых людей пристально посмотрели на него и, решив, что новый посетитель для них не представляет никакого интереса, продолжили тихую беседу за деревянным столом. Он выбрал себе стол поближе к выходу, присел на лавку и, в ожидании человека от заведения, приготовился заказать себе чего-нибудь такого, чем в домашних условиях приходилось потчеваться нечасто. Человек в длинном белом фартуке появился сразу же, как только гость занял место за столом.