– Ну, это вы слишком строги, – произнёс Вил. – В изменениях не только молодость участвует. Не только. Поверьте мне, батенька. – Облысевший на минуту задумался, хотел было встать, поёрзал в кресле, но, устроившись поудобнее, передумал и, как-то легко вздохнув, продолжил: – Старшее поколение тоже ответственно за перемены. – Он опустил ладони на колени, стараясь быть незамеченным, потёр их и, слегка улыбнувшись, произнёс: – Вот вы, голубчик, я вижу, человек опытный. Я бы даже сказал «тёртый калач», однако же готовы принять перемены или желаете…

Облысевший сделал небольшую паузу и, пристально взглянув на собеседника, спросил:

– Или желаете их избежать?

Фэд покачал головой, нахмурился на облысевшего, как-то сморщившись, словно ему предложили откушать нечто, может быть, и съедобное, но ему совсем нежелательное и, тихо кашлянув, ответил:

– Вы, партайгеноссе, уж чересчур прозорливы. Думаете, если некто в возрасте, то уж и перемены ему не нужны? То есть если пожил человек, то меняться ему уж не хочется и чтоб окружение оставалось таким, к которому он привык? Так, что ли, по-вашему? – Фэд уставился на облысевшего и с напряжением, которое было заметно по его сжатым ладоням, ждал ответа.

– Да-с, батенька, – улыбнувшись, начал отвечать Вил. – Да-с, голубчик, чую, что нервничаете вы. А нервничать в вашем возрасте…

Облысевший на несколько секунд задумался, а затем продолжил:

– Да и в моём тоже не стоит. Зачем тратиться на эдакие пустяки? Без перемен не обойтись. Сама жизнь переменчива. Куда уж нам её поправлять! Думается мне, что вы – энергичный человек – пытаетесь её, эту жизнь, поправлять. А поправлять-то необходимо диалектически. Я имею в виду то обстоятельство, что если среда не готова к переменам, то хоть кол на голове теши – ничего не добьёшься. Один пшик выйдет. Пожалуй, стоит вспомнить первый закон, сиречь борьбу противоположностей: света и тьмы, добра и зла, и ваши перемены и стабильность, то есть тишину и бурю.

Облысевший приложил ладонь ко лбу, затем отвёл руку в сторону, ладонью вверх, как будто ждал, что кто-то сверху подбросит ему записку с ценной мыслью. Но сверху ничего не упало, ничего не прилетело, и оратор произнёс:

– Что-то же должно родиться от этого противостояния? Не может же ничего не родиться. Никто не хочет хаоса, а он…

Облысевший склонил голову, что-то невнятное пробурчал себе под нос, затем резко взмахнул рукой и почти крикнул:

– Чёрт бы побрал эту обслугу! Ну где они все?

Из глубины выскочил тонкий человечек, улыбаясь быстро, быстро забормотал на незнакомом языке, а облысевший ткнул пальцем в пустую бутылку и рявкнул: «Воды!» Тонкий человек в мгновение исчез, и через несколько секунд на столе уже стояла, заиндевевшая от холода, бутылка свежей воды. Вил удовлетворённо кивнул головой и, собравшись с мыслями, прочитал следующее:

Облысевший почти шёпотом закончил чтение и, тяжко вздохнув, произнёс:

– Вообще-то, я не прав. Не так всё происходит диалектически. Эта борьба не так существует, то есть хочу сказать, что такая простая трактовка этого дела, пожалуй, доведёт нас до примитивизма. – Он заметил удивлённый взгляд Фэда и быстро отреагировал: – Да, вот именно: обвинят в искажении. Скажут, даже заклеймят, пригвоздят к позорному столбу. Завопят, что, мол, недоучки и бестолочи. Не понимаем законов, которые, так сказать, столпы обнаружили и доказали их объективность. А мы рассуждаем – мол, добро победит зло. А как же оно победит, если зло объективно существует, я бы даже сказал, что будет существовать? Им, добру и злу, друг без друга не жить.

Фэд грозно нахмурился, кашлянул пару раз и возразил:

– Геноссе, вы зря так. Так нельзя. Так мы со злом останемся навечно. Добро со всей решимостью, невзирая на слюни и сопли слабаков, должно давить эту гадость, давить безжалостно твёрдой рукой, давить до конца, до самого, самого конца.

– И что же, голубчик, вы считаете, что победите? – с иронической улыбочкой спросил Вил.

– Да, – уверенно ответил Фэд и, немного подумав, добавил: – Конечно, если всем миром навалимся, то есть передовым его отрядом.

– Вот именно, батенька, передовым, а то, знаете ли, если всех брать, то шатающиеся, неуверенные и прочие болтающие о благе, о добре всё дело загубят. Они, как говаривали раньше, ренегатами станут и всякими оппортунистами. А это, знаете ли, голубчик, сплошным пораженчеством попахивает. А сколько примазавшихся к главному делу обнаружится и сочувствующих! С ними нам, конечно, чуток можно прошагать, но недолго, не весь путь. Иначе заболотят ясное дело, мысли размягчат, а там, глядишь, правильное добро переродится в чёрт-те что. – Облысевший запнулся, взглянул на собеседника и, убедившись, что тот его внимательно слушает, привстал и громко произнёс: – Товарищи, вперёд к победе, к великому будущему всех стран и народов. Всех угнетённых и… – Он остановился, огляделся по сторонам и, заметив, что рядом находится только один человек, тихонько закончил фразу следующими словами: – Всех, кому это настоящее не нравится. – Затем уселся в кресло и куда-то в сторону прошептал: – Мало нас осталось. Огорчительно мало.

Свежий ветерок потянул от воды. Чувствовалось, что скоро он окрепнет и упругие струи прохладного воздуха оближут весь берег, поднимутся в горы и весь океан придёт в волнение. Длинные, медленные волны накатятся на песок, и ритмичный гул заполнит весь берег, веранду и весь этот райский уголок с его немногочисленными обитателями, случайно появившимися здесь и случайно, в конце концов, исчезнувшими, как обычно здесь бывало до них и, наверное, будет долго-долго после.

Фэд молча повернулся лицом к ветру и затаился, вероятно, наслаждаясь прохладными струями воздуха, которые пока что ещё довольно ласково касались его угрюмого лица, обтекали его чуть острый нос и слегка теребили редкие волосы бородёнки. Он о чём-то думал – может быть, о борьбе добра и зла, а может, об этой большой, громадной воде, которой до их беседы с облысевшим мало было дела. Океану вообще мало было дела до этого райского уголка. Он мог давно бы разрушить большой волной это место со всеми строениями и прочим барахлом, но хитрые люди соорудили высокую террасу, до которой большие волны докатывались очень редко, и океану, пожалуй, было лень тратиться на ликвидацию неестественного сооружения, и он до поры до времени только грозно, в самую сильную бурю, накатывал волну до самой веранды.