Сева кивнул. Он понимал. Мишка пропал. В школу не пришёл. Нет, не так. Что-то во всём этом не так! О чём они только что говорили, пока Сева стоял за дверью?..

– С… с… с… ц… ц…?

Сева пытался. Правда, пытался. Но слова распадались на острые звуки. Они хватали друг друга и рвали, будто стайка хищных пираний. Осколки летели во все стороны, склеивались под неправильными углами и снова разбивались. Во рту появился металлический привкус. Неужели некоторые слова могут ранить по-настоящему?

В директорском кабинете Сева был всего пару раз. Он же не хулиган какой. Правда, первый раз его отчитывали за разбитое окно, а вот второй – хвалили за победу на региональном чемпионате по футболу.

И оба раза этот кабинет казался Севе огромным! Чего один стол для совещаний стоит. Это ж не стол – аэродром! Но сегодня всё было иначе. Взрослых набилась целая толпа, и все они смотрели на Севу. Чего-то от него хотели. На лицах застыло странное выражение. Смесь тревоги и потрясения.

Кроме двоих в форме – мужчина и женщина – полицейские. Оба собраны и сосредоточены. Мужчина делал пометки в блокноте.

– Всеволод, мы не имеем права допрашивать тебя без родителей, – ровным тоном сообщила женщина, – поэтому можешь пока не отвечать. Твоя мама уже едет.

– М-м-м-мама? – выдавил Сева, и на него разом свалилось облегчение. Ну конечно! Мама! Сейчас она придёт и всё объяснит.

Вот окно. Самое обычное. За ним солнце. Совсем уже весеннее, аж лицо печёт. Вот графин с водой. Старая добрая Н₂О. Стул. Не такой удобный, чтобы чувствовать себя как дома, но и на деревянную колодку из кабинета русского не похож. Так, в меру удобный. Вот пятно от ручки на левой ладони, по форме вылитая гусеница. Только без туфелек.

Каких туфелек?

Что-то в мире безвозвратно сломалось. А что – Сева ещё не понял.

Он отчаянно цеплялся за привычные вещи. Может, если ухватиться за стул достаточно крепко, его перестанет уносить в гулкую пустоту? Где только и слышно, как скрежещут и царапают горло «с… с… с…» и «ц… ц… ц…».

– Севушка! – в директорский кабинет влетела мама. Сева схватился за неё, и мир вновь обрёл форму. Мама тут, значит, всё будет хорошо. Нет ничего надёжней мамы!

– Горе-то какое, – мама обняла Севу. – Ох, Севушка. Кто же знал!

– Можно мы зададим Всеволоду несколько вопросов? – спросила полицейская.

– Не видите разве? Ребёнок в шоке! – мама так зыркнула на женщину, что та не посмела возражать. – У него друг… – мама замялась, – погиб!

Мысли заметались в голове, будто рассерженный пчелиный рой – ни одной не поймать, но каждая норовит ужалить. А потом все разом нырнули в живот. Да там и осели тугим тяжёлым шаром. Шар начал подниматься. Грудную клетку сдавило – не вздохнуть и не выдохнуть. Но шару наплевать, он знай себе катится выше и выше. Прямо к горлу. Выталкивает слова наружу. Точнее, слово – одно. Погиб. Нет, не просто погиб.

– С… с… ц…ц… Суицид.

– Никитин! Что встал столбом? – орал тренер. – Принимай подачу!

А? Какую подачу? Сева глянул на размазанный мяч, который катился в его сторону и стремительно приближался.

Тело среагировало само. Нога ударила по мячу, и тот отлетел в стену. В последние дни Севино тело жило собственной жизнью. Куда-то его несло, чем-то питалось, иногда чистило зубы. Кажется, тело даже научилось самостоятельно принимать простейшие решения, потому что иногда кивало или мотало головой, когда к Севе обращались.

Сева просто наблюдал со стороны. Будто его тут нет. Всё вокруг распадалось на куски, и Севе никак не хватало сил хоть что-нибудь собрать. Он так устал от попыток склеить мир заново и отказался от этой затеи. Дни дробились на часы, слова – на звуки. Сева не мог вспомнить, что было вчера, а что – сегодня. Всё смешалось в какую-то дикую какофонию из событий, мыслей, вопросов.

Его постоянно о чём-то спрашивали. Полицейские, учителя, одноклассники. А он ничего не знал. Сева пытался объяснить, что ничего не знает, но не мог. Слова его подвели. Опять. Поэтому Сева просто молчал. Пусть тело само разбирается. Пока у него неплохо получалось.

– Никитин, ты тренироваться пришёл или по сторонам глазеть? – гаркнул тренер без злости. Просто потому, что он тренер и ему положено быть суровым. Смотрел он на Севу ласково и тревожно. На него часто теперь так смотрели.

– Ты это… Всё нормально?

Сева кивнул. Почему его все об этом спрашивают?! Надоело уже! Будто это не Мишка с крыши прыгнул, а он.

Мишка прыгнул с крыши. В смысле насмерть. Сам. Как это вообще? Разве так бывает? Оказалось, бывает. А ведь они с Севой даже не помирились. А что, если?.. Сева помотал головой и направился в раздевалку. Хватит с него на сегодня.

Это «если» сводило Севу с ума. Когда среди раздробленных дней, в мелькании кадров наступала пустота, «если» скреблось и стучалось в голову. Противно и нудно. Даже тело, которое не подводило всё это время, отказывалось справляться дальше. Оно тоже боялось «если».

Вот Сева дома. Лежит на диване. Спит? Нет, не спит. Смотрит, как по карнизу стучит капель. Не капель – капелище. Почти дождь. Через пару дней наступит март. Как Мишка и хотел. Неужели он это и правда из-за весны? Ведь говорил же, что ему нужно позвать весну. Что же это получается? Сатанинское жертвоприношение какое-то? Бред! А что, если…

Вот Сева на похоронах. Мелькают лица с красными глазами. А это что за воробей? Неужели Оглашенция? И не узнать без чёрной подводки. А глаза тоже красные, прячутся за чёлкой. Дядя Ваня, Мишкин папа. Три года его не видно было, а тут приехал. Тётя Лена, перед которой почему-то стыдно. А что, если…

Вот Сева снова дома. Мама что-то говорит. Ласково и осторожно. А глаза тоже красные и влажные. Интересно, у Севы такие же? Вроде нет. Сухие. Что же это он, по другу не плакал? А что, если…

А что, если… Сева виноват?

Сева глянул на телефон – 14:30. Как и договаривались. Он пришёл. Так почему нельзя уже войти и покончить с этим? Но школьный психолог Алёна Дмитриевна, или Алёнка, как её все называли, сказала подождать.

Можно подумать, это Сева напросился. Сдалась ему эта «беседа»! Просто Алёнка переживает, что такое случилось в её школе. И теперь высматривает у всех учеников «опасные состояния». Особенно у тех, кто общался с Мишей.

– Севушка, ты сходи. Просто поговори с ней, вдруг легче станет, – ласково убеждала мама.

Сева развёл руками. Мол, и ты туда же! Будто это так просто – взять и поговорить. Будто мама не знает, что слова ему враги!

– Ну хотя бы послушай, что она скажет! Севушка, ну ради меня, – сказала мама, а сама посмотрела так внимательно. Будто пыталась угадать, нет ли у Севы «опасного состояния». Вдруг это заразно?

Сева фыркнул, но пошёл. Только ради мамы и пошёл, чтобы оставила его в покое. Пусть все уже оставят его в покое! И он снова будет ходить на тренировки, принимать пасы, рисовать училок, хочешь – с туфельками, хочешь – без! Главное, мир станет прежним. Звенящим, пьянящим, знакомым, надёжным.

Не станет. И Сева это знал.

Он постучал в дверь ещё раз. Долго ему тут торчать?

14:45. Скоро тренировка.

– Минутку, – раздался из-за двери голос Алёнки.

Сева прошёлся по коридору. Ещё раз прошёлся.

15:03.

Нет, это уже ни в какие ворота! Сева занёс кулак, но дверь внезапно открылась. А кулак так и завис в воздухе.

– Ты чего? Совсем офигел?

На Севу уставились голубые глаза из-под сиреневой чёлки. Глаша!

«А глаза как у Мишки. Фу ты, чёрт, они ж не родные!» – пронеслось в голове у Севы. Он опустил кулак и посмотрел на Глашу. Оказывается, Сева её вблизи-то и не видел толком. Тонкое лицо, бледное, голубоватое, как у всех в конце зимы. Но Глаше даже шла эта голубизна. Шла густая чёрная подводка, сиреневая чёлка, тонкое серебряное колечко в носу.

– Ты ж приятель… мелкого? – Глаша запнулась. – Тоже к Алёнке?

Сева кивнул.