— Нет, Россию-то я люблю, я её строй ненавижу, я людей, что у власти, ненавижу! Тьфу!

Седой, вспоминая тот «эксцесс», выражался в следующих словах, — впрочем нам уже отчасти известных:

— Это ж надо… Нет, точно, давно пора отсюда валить… Хотя бы в Москву. А там, если всё хорошо пойдёт, то и за кардон… Не народ, а одна сволочь… Чёртовы варвары — ни ума, ни достоинства… Такой и пырнёт ради дозы в безлюдной арке. Нет, чем больше я узнаю людей, — здесь, — тем больше я люблю собак…

На заработки.

Коль в мозгах у тебя пусто,

То хоть уедь из Златоуста, -

Подстригать в Москве капусту, -

Будешь всё равно ты грустным.

Будешь больше даже злобным, -

Ведь в Америке-то вон как! -

А несчастным россиянам

Вечно что-то не додали.

Но вернуться в захолустье

Та тоска тебя не пустит,

Ведь тебе же вечно мало.

Так и кончишь ты усталым.

Много ты нашёл в столице?

Много добрых видел лиц там?

Много есть чего ты вспомнил

С добрым чувством и довольный?

Нет. Не вспомнишь даже суммы,

Что скопил работой нудной.

Тратил ты и наживал -

День за днём твой год летал.

А кругом всё те же звери –

Никому из них не веришь.

Все жестоки и зларадны,

Все в улыбках и нарядны.

Предатели.

Нет страшнее тех злодеев,

Чем предатели друзья.

Хоть ты лопни, хоть ты тресни,

Но прощать таких нельзя.

Нас учил Христос прощенью,

Ну и сам он предан был.

Он учил: нет отомщенью,

Пожалей на гада сил.

Извратил его я суть?

Думаю, что нет, ничуть.

И не гните палку слишком,

Как церковные мальчишки,

Не рядитесь в рясы добры,

Если в сердце чувства мёртвы.

Ведь прощенье не любовь есть,

А врага найдёт потом месть.

Лунатики.

Легко сорваться в даль и бездну,

Сложней любить округу местну.

Легко судить, не быв ни кем, -

Сложней искать всю жизнь проблем.

Поступок каждого — есть шаг,

А бег по жизни хуже врак.

Седьмое небо ищут все,

Будто лунатики во сне,

Никто не видит никого,

И страх в душе, и так темно!

Пожар на небе от луны.

"Там золото!" — кричим все мы.

И, бросив земли и дома,

Бежим туда, где ждёт беда.

Иные, правда, предают

И славно после жизнь живут.

И в их домах царит уют,

И пьют они, и сладко жрут.

Но сколько тех, кто так рискнув,

Покаялся об этом вслух,

Когда именье не ценя,

Не голодав при том ни дня,

Он проклял всё и сам себя.

В стиле Довлатова.

Нет, это не критика Довлатова, — потому что он человек был хороший, как и сам он о себе свидетельствовал письменно, — нет, просто случай один произошёл недавно, который жалко не записать. Нужно сразу предупредить, что случай самый наипустяшный и яйца всмятку выеденного не стоит.

(в стиле Довлатова) Захожу я значит в строительный магазин — есть у нас в районе такой хороший магазинчик, расположенный в подвале, в котором цены более-менее низкие, да и ассортимент широкий. Захожу, то есть спускаюсь в этот подвал, а магазинчика-то и нет — ну то есть отдела, — там вообще три отдела в этом подвальчике. Вместо отдела во всю стену висит пластиковая штора и никого вокруг…

Я и раньше проходил дальше любимого своего отдела и заглядывал в следующий, в котором продают мёд и ещё что-то связанное с этим, — отдел большой, а ничего интересного в нём нет, так что я и не рассматривал там ничего и никогда. А когда случалось в моём строительном отделе никого из продавцов порой не было, то я и спрашивал в медовом отделе: не знают ли они «где все»?

Ну и по уже сложившейся привычке я ни грамма не размышляя отправился в тот отдел. Интересный факт: в этом отделе никогда не было посетителей, а теперь я застал здесь человек до пяти стоящих у витрин и разглядывающих — мёд, или что они там продают… За прилавком сидела женщина с мешочками под глазами, с усталым взором, — видно было, что не об этой должности она мечтала всю свою жизнь, — а лет ей было по виду много за сорок.

Я с приветливой миной поинтересовался у ней о строительном отделе, будучи в замешательстве, съехал этот отдел вовсе или есть какая-то надежда. Продавщица с каким-то усталым гневом вместо ответа указала пальцем на стену, на которой висел тетрадный листочек и на нём фломастером нарисована была стрелочка, а над стрелочкой надпись: «строй-материалы в третьем отделе».

— Вы что, не видите, по всем стенам расклеены бумажки, специально для Вас. — издевательски обличила меня продавщица.

— А я что, прихожу в магазин чтобы бумажки читать? — шутливо ответил я, сказав первое что пришло на ум.

— Ну вот видите, Вы думаете только о себе.

Я понял, что таких, как я вопрошателей, за день у неё человек до ста. С виноватым лицом я отправился в «третий» отдел и там приобрёл всё что мне нужно было. А нужна мне была всего одна вещь — металлическая щётка на электродрель. Щётка стоила сто тридцать рублей, цена была написана фломастером на упаковке и продавец дал мне щётку без ценника, а с ценником положил на место, чтобы самому знать сколько она стоит.

Кстати, я не сказал, что третий отдел был вовсе не отдел, а склад; сам же отдел, в котором я всегда покупал, то есть первый любимый мой отдел, был закрыт на ремонт. Продавец на складе сказал, что оплатить нужно у женщины и был таков. Я отправился опять к той же уставшей продавщице и, подходя, задал ей вопрос:

— У Вас нужно оплачивать? А то ведь на стене не написано! — как-то сострил я, сам не ожидая, что скажу это.

Продавщица взяла упаковку и стала её вертеть. Но я этого не видел, потому что в это время я смотрел по сторонам на витрины и был спокоен, так как положил бумажками сто пятьдесят рублей и думал, что продавщица ищет мне сдачу.

— Сколько стоит?! Не написано!

— А? — повернулся я к ней. — Сто тридцать.

Продавщица поверила мне и стала доставать сдачу. Я же тем временем дополнил свой ответ, что мол на складе щётку с ценником мне не дали, а дали без ценника. Она поверила мне.

* * *

Согласитесь, читатель, как бы было хорошо назвать эту миниатюру «Не написано»?..

Но это подражание Довлатову. «Жаль, конечно, этого добряка», что он выгнан был в Америку… Хотя, если б не выгнали, то и никто о нём не говорил бы сейчас, как о выдающемся писателе. Может быть он поблек бы на фоне других советских писателей. Может быть мы, русские, увидили бы какого-нибудь другого выдающегося человека, — может быть не хуже или даже лучше…

Но нет, у нас в стране так издревле происходит — и быть по-другому не может — что мы вечно догоняем кого-то; мы будто тот самый огромный медведь, который не успевает за мелкими странами — неповоротливый медведь. И вот, какая блоха соскочила с этого медведя — при всём, разумеется, уважении к Довлатову и другим талантливым «изгоям» и лауреатам Нобелевских премий — и ускакала в «прогрессивные страны», то мы уж ту блоху чтим как если бы в природе медведь стал поклоняться блохе, соскочившей с него, дескать она «в Европах с Америками была».