«Лишь бы вы сами при этом остались в живых!» – подумала Малфа, и сердце щемило от восхищения и любви к этим людям, не похожим друг на друга, но объединенным общей целью.

Они у нее есть, и они не предадут, даже если весь мир отвернется. Не сомневаясь в этом, Малфа принудила себя им улыбнуться.

– А мне ничего не остается делать! – с нарочито шутливым сожалением вздохнула она. – Женщине полагается побуждать мужчин к мести и укреплять их дух, но вы в этом не нуждаетесь!

– Последи, чтобы на вторые поминки блины получше испекли, – посоветовал Бер. – Очень важно как следует задобрить… духов. От них многое зависит.

Малфа кивнула и подавил вздох. Ее счастье зависело не только от благосклонности духов… и если бы его можно было выкупить блинами!

В Ярилин день Правена проснулась спозаранку – только-только затихли у реки песни и суета ночного гуляния. Сама она ушла домой рано и почти выспалась. Не гулялось ей – без Улеба, казалось, от нее самой осталась лишь половина, и в этой половине душа не могла радоваться, как не может летать птица с одним крылом. Так надеялась, что к Ярилину дню муж вернется – чуть ли не с самой зимы его дома нет. Был бы он здесь – как бы хорошо они вдвоем погуляли вчера по берегу Великой, посмотрели на костры, послушали песни, поглядели на игры молодежи. Всего пару лет назад и Правена ходила в ярильских кругах среди девок, но не жалела, что то время миновало. Ей достался самый лучший муж, хоть и пришлось ради него перебраться почти на другой край света, из Киева в Выбуты на Великой, близ Пскова. Теперь у нее уже имелось чадо, и Правена смотрела на молодых девок с их косами лишь с сочувствием: им такого счастья еще подождать.

За оконцем было светло и ясно – в эту пору ночь мелькает черной лебедью, на миг заслонит проем да и сгинет. Правена встала, стараясь не потревожить дитя – пока мужа не было, она брала его к себе на лавку, – расчесала волосы, заново заплела косы и убрала под волосник. Надела поневу, прибралась, пошла на двор – топить летнюю печь, варить кашу. Летом в избе не топили, чтобы не напускать дыма.

Отворив дверь, Правена хотела шагнуть через порог и вздрогнула – ей навстречу в избу скакнула мышь. Едва сдержалась, чтобы не взвизгнуть от неожиданности и не разбудить раньше срока дитя. Обернулась – никакой мыши нет на полу. Померещилось?

В изумлении Правена обвела глазами избу… и вскрикнула уже в голос. На лавке с постелью, откуда она только что поднялась, сидел Улеб.

Безотчетно затворив дверь, Правена шагнула назад. Взгляд ее не отрывался от Улеба, а он широко, радостно улыбался ей. Как он сюда попал? Вернулся ночью, пока она спала – но как она могла не заметить его, когда вставала? Не стал ее будить, спал на другой лавке?

– Правена! – окликнул он. – Что ты застыла, иди ко мне! Или мужа не признала?

Не чуя земли под ногами, Правена сделала к нему пару шагов. Несколько месяцев она ждала мужа, томилась, не находила ни в чем радости, но сейчас, наконец увидев его перед собой, ощущала только растерянность.

Разве так приезжают?

Позади, за спиной, раздался стук в дверь. Правена обернулась – у нее на глазах дверь отворилась и в избу вошел… Улеб.

Пробило холодом, изба покачнулась. Правена быстро взглянула в глубину избы – тот, первый Улеб, что сидел на лежанке, никуда не исчез – он встал и шагнул к ней. Тот, что пришел снаружи, тоже приблизился. А она от ужаса так оледенела, что могла только слабо вращаться головой – то к одному, то к другому. В избе было светло от оконца и раскрытой двери, она отчетливо видела их до последнего волоска в рыжеватой бородке – они были совершенно одинаковые, и каждый был ее муж, Улеб Мистинович. Справа и слева…

– Иди ко мне, желанная моя! – позвал второй Улеб.

Настоящий должен быть этот – который явился снаружи. Он приехал… мог приехать… А тот, что сам собой оказался в доме – это морок. Мелькнуло воспоминание о проскочившей мыши – какой дух злой явился ее морочить. Однако и он зовет:

– Иди ко мне!

«Нет, нет! – хотела сказать Правена, но не могла шевельнуть языком. – Не обманешь!»

Она попятилась к тому Улебу, что пришел снаружи, и бросилась к нему в объятия. Он поцеловал ее, она прижалась к нему, пытаясь наконец почувствовать радость; успела ощутить, но не осознать, как холодно тело мужа, но тут ее отвлек смех за спиной – жуткий, нечеловеческий хохот. Так, рассказывают, леший хохочет в лесу, с присвистом и подвыванием.

Правена зажмурилась… и вдруг всю избу сотряс удар грома. Откуда гром – только что было ясное, тихое утро. Обхватив руками голову, она согнулась, невольно пытаясь спрятаться…

Раздался петушиный крик. Правена вдруг обнаружила, что сидит на лежанке и выпученными глазами таращится перед собой, но ничего не видит, а сердце бешено колотится в груди.

Не сразу она пришла в себя настолько, чтобы оглядеться. Петух закричал снова, от этого повторного крика прояснилось в глазах и в мыслях. В избе никого – только она и дитя у нее под боком, а челядь, Кокора и Долица, в эту пору спят в хлеву на сене. Долица, видать, уже корову подоила…

Правена оглядела пол – ничего не шевелится, никаких мышей.

Так это был сон! С облегчением она тронула теплую головку ребенка. Приснится же такое! Да еще в самую Ярильскую ночь!

Осторожно встав, она перечесала косы – руки слегка дрожали. Вынула из ларца нарядное очелье с серебряными колечками – с каждой стороны по два простых и по одному узорному, с мелкими шариками зерни, моравской работы. Эти колечки были частью ее приданого, и при виде их Правена всегда вспоминала Киев: родной дом, мать с отцом, старших сестер – она последней вышла замуж. Вдруг этот сон был зна́ком – и правда Улеб приедет, нужно нарядиться получше… Но, как ни хотела она истолковать к добру этот странный сон, тревога не отпускала. Даже решила свекрови не рассказывать, не волновать. Со свекровью ей повезло: Ута, много бед в жизни перенесшая, привязалась к ней как к дочери, и Правена ценила ее, как мать.

Одевшись, Правена двинулась к двери. Надо топить летнюю печь, взять молоко, что Долица уже должна поставить в погреб, и варить кашу – чаду, себе и челяди. Но было тревожно – ужас, пережитый во сне, помнился так ясно, что Правена робела, не решаясь отворить дверь. Что если мышь кинется под ноги и все повторится? Страх этот нарастал, еще пока она обувалась, подпоясывалась, надевала убор – казалось, она точно знает, что вслед за этими привычными делами, уже проделанными во сне, придет то самое… два одинаковых мужа, спереди и сзади, и каждый зовет к себе…

Матушка Макошь, уж скорее бы приехал Улеб! Будь он дома – никакие мыши, никакие мороки были бы ей не страшны! Правена скривилась от острого желания заплакать. Она стойко переносила разлуку, стараясь никому не показывать тоски, но долгое ожидание истощило ее душу. Сон этот – дурной знак. Нет больше сил ждать! Не навсегда же Улеб засел у своей бабки в Хольмгарде! Та, говорят, сурова и строга нравом – врагов ее давно избыли, ратники псковские вернулись, а внука не отпускает, нужен он ей зачем-то…

Собравшись с духом, Правена шагнула к двери, взялась за сучок, служивший ручкой. И замерла: сквозь отворенное оконце снаружи донесся стук копыт, негромкие голоса… Кто-то приехал… несколько всадников, трое или четверо…

Правену будто огнем охватило – неужели? Наконец-то! Сбывается сон!

А что если не он? Она прислушалась, в отчаянной надежде разобрать знакомый голос, готовясь к огромной радости, что зальет всю душу, принесет облегчение, сбросит тяжкий груз опостылевшего ожидания…

На лежанке проснулось и захныкало дитя. Правена метнулась обратно в избу. Ее трясло: все существо ее рвалось поскорее увидеть, кто там приехал, и страшно было растворить дверь…

Дорогу до Пскова Вальга, Асмундов сын, верхом одолел за три дня и прибыл наутро после Ярильской ночи. Часть этой ночи он с его двумя оружниками провел в седле; они проезжали луговины, пестрые от народа, пригорки, где горели высокие костры, заводи, где купались девки, и тут невольно придерживали коней – а девки из воды махали им, зазывали к себе и не поймешь, кто там, под мокрыми обвисшими венками, живые или русалки. Но Вальга лишь вздыхал, вспомнив о цели своего путешествия, и ехал дальше. Впереди его не ждало ничего хорошего, и спешить не хотелось, но приходилось. Он был крайне раздосадован тем, что отец дал ему это поручение, но признавал: а кому еще? Асмунд приходился родным братом Уте, а значит, был покойному Улебу вуем – ближайшим родичем, ближе, чем отец. Но настоящий отец Улеба – князь Ингвар – уже тринадцать лет как был мертв, приемный отец – Мстислав Свенельдич – сидит в Киеве и сам узнает обо всем только с возвращением дружины Святослава, через месяц или больше. А Вальга был единственным сыном Асмунда, что сопровождал его в этом походе. Асмунд, видя, как осложнило княжьи дела убийство Улеба, не мог покинуть без присмотра своего бывшего питомца, мало склонного считаться с чужими желаниями. Вот и выходило, что тяжкая обязанность уведомить Уту о смерти ее первенца выпала Вальге – ее братаничу и двоюродному брату покойного.