Но вскоре это закончилось, хоть ничего этому и не предшествовало. Просто мой брат свел знакомство с одним молодым человеком – Эстошем де Фуа.

Последний счел нужным о себе сообщить лишь то, что он француз, приехал из Парижа ознакомиться поближе с сельской местностью – в частности, с нашей провинцией. То, что он из знатной семьи, обладает светскими манерами и рекомендован влиятельными парижскими лицами, открывало перед ним любые двери. В том числе и наши.

Через довольно непродолжительное время Оноре и граф стали неразлучными друзьями. Настолько близкими, что Оноре предложил быть графу гостем в нашем доме, на что последний любезно согласился. С моим братом Эстош проводил все свое время – с наступлением темноты. В светлое время суток я де Фуа никогда не видела, но странного и необычного в этом не находила. Мало ли какие причуды могут быть у человека…

Но это была не единственная его странность. В комнату графа никто не имел права входить без особого разрешения. Он не использовал для своих нужд слуг, что было не просто странно, а возмутительно – ведь в то время дворяне сами не одевались. Мы с Оноре эти причуды Эстоша приписывали его воспитанию, так как он был всегда безукоризненно одет и тщательно причесан. Также граф зачастую трапезничал отдельно у себя в комнате, забирая поднос с едой около двери в нее, не пропуская слуг даже на шаг туда.

В остальном же это был милый и обходительный молодой человек высокого роста, белокурый и белокожий. Двигался он грациозно, как кошка. И хотя его бледный – даже очень – цвет лица более подошел бы каком-нибудь инфантильному парижскому хлыщу, это был настоящий мужчина. Граф был одного возраста с Оноре, но его серые глаза говорили об опытности, не характерной для юности. И было в нем что-то притягательное, неуловимо чудесное, что его отличало от всех остальных известных мне мужчин.

У графа была еще одна особенность: он обожал ночные верховые прогулки. Эстош брал лошадь поноровистее и ускакивал вдаль от замка. К сожалению, его отъезды попадали на разное время и мне никак не удавалось составить ему компанию, чего очень сильно хотелось сделать. Но видимо граф во время верховой езды предпочитал одиночество, так как никогда не предупреждал о ней, а просто уходил в конюшню за лошадью, тем самым давая понять, что спутники ему не нужны.

Но я была им очарована. Меня не смущали его причуды, всему можно было бы при желании найти объяснение. Я была им заинтригована, он меня взволновал. Естественно, я в него влюбилась…

Как-то вечером спустившись вниз, в гостиной я застала Оноре и Эстоша за разговором. Они пили вино и что-то бурно обсуждали. Мне стало интересно, и я осталась их послушать.

– То, что ты сейчас говоришь, является полнейшей чушью, – с едва заметным раздражением говорил Эстош. – Я не понимаю по какой причине ты так рьяно ты защищаешь церковь? Что она тебе дала?

– Веру, – невозмутимо ответил мой брат, – и этого вполне достаточно.

– Веру, – усмехнувшись, повторил граф, и зло продолжил: – Да не веру она тебе дала! Она дарит всем только заблуждение, причем ни на чем ни основанное, и заставляет в него безоглядно верить. И слепо доверять, что, впрочем, одно и то же. Ваша церковь манипулирует человеческими душами, как ей угодно, а вы ей это почему-то позволяете. И это по меньшей мере глупо с вашей стороны. И потом: в кого веру?

– В Бога, – просто ответил Оноре, и пояснил: – В того, кто помогает бороться с темными силами. В того, в ком человек постоянно нуждается с самого сотворения мира, к кому всегда обращается за помощью. Это я не понимаю, Эстош, твоего отношения к религии. Всегда надо на что-то надеяться, во что-то верить.

Граф на это ничего не ответил, всем своим видом показывая, что в Бога он будет верить в последнюю очередь, если это вообще будет возможно. Причем выражение его лица было очень занимательным – оно отражало страшное разочарование и глубокую убежденность. Это было и странно, и страшно.

Оноре внимательно посмотрел на своего собеседника, и грустно проговорил:

– Эстош, я не хочу с тобой спорить и в чем-либо тебя убеждать. Вера – это глубоко личное чувство и навязывать его нельзя. Если ты даже в глубине души не веришь в Бога, то мне тебя искренне жаль. Очень часто случается, что вера – это единственное, что остается у человека.

– У человека… – еле слышно повторил Эстош, и более громче добавил, – Ты прав, меня не стоит пытаться переубедить. Для этого слишком поздно и, в общем-то, даже бессмысленно. Но и жалость здесь тоже неуместна. В моей жизни нет места ни для Бога, ни для дьявола, и поверь, без них я прекрасно обхожусь.

Повисло молчание. Не знаю, сколько оно бы продолжалось, но тут меня заметил Оноре. На его лице появилась радостная и чуть смущенная улыбка.

– Элиза, ты давно здесь? – спросил он.

Эстош резко повернулся в мою сторону и наградил меня острым холодным взглядом. Будто винил в том, что я подслушала их с Оноре разговор. Я удивилась его такой реакции, но решила не обращать на это внимание.

– Да, – спокойно ответила я. – Достаточно давно, чтобы успеть понять, что в вопросах религии у вас совершенно противоположные взгляды. Но я уже ухожу. Спокойной ночи, – и не дождавшись ответа, я вышла.

У меня на эту ночь было запланировано одно мероприятие, и я была полна решимости его осуществить. Я решила узнать, куда же каждую ночь уезжает наш гость. Так как я знала, что он не возьмет меня в свои спутники, то я решила за ним просто проследить. Всему виной было, конечно, мое любопытство и однообразие провинциальной жизни. И, признаюсь, я не осталась равнодушной к графу. Мне было интересно, какова же настоящая цель его поездок. Ревность – скорее это чувство подталкивало меня на этот бесчестный поступок.

Услышав через открытое окно характерный шум в конюшне, я поспешила вниз. Странно, но сегодня Эстош отправился на прогулку слишком рано – почти сразу после того, как я поднялась к себе в комнату. Видимо разговор с моим братом задел его больше, чем он хотел показать.

У меня было небольшое преимущество перед графом: моя лошадь была уже оседлана и ждала меня около конюшни. Поэтому отрыв во времени – и, следовательно, в расстоянии – был сведен к минимуму.

От конюшни Эстош сразу же поскакал галопом. Я тоже подстегнула свою лошадь. Мы довольно долго ехали так – он впереди, а я сзади. И у него, и у меня лошади были вороной масти и на нас была одета темная одежда. Разница была лишь в цвете волос. Мои темные волосы идеально подходили к облику преследователя, который хочет остаться незамеченным. Его же густые светлые волосы резко контрастировали с окружающей темнотой, ярко выделяясь на ее фоне. Его шевелюра служила своеобразным маяком для меня.

Я не сразу заметила, что расстояние между нами медленно, но верно сокращается. Когда оно стало просто неприличным, я поняла всю глупость и безрассудность моей идеи. Конечно же, Эстош давным-давно меня заметил и всего лишь делал вид, что не происходит ничего особенного. Он подыгрывал мне в том, что я считала игрой. И тем самым увел меня подальше от замка. Внезапно мне стало страшно.

Моим единственным желанием стало развернуть лошадь в обратную сторону, но оказалось поздно для такого разумного решения – наши лошади сравнялись.

Взглянув на графа, я замерла. Его лицо при свете луны казалось высеченным из мрамора, настолько оно было белым. Глаза полыхали холодным огнем. Он почти не разжимал обескровленных губ, когда зло прошипел:

– Это было глупостью с твоей стороны, Элиза, непростительной глупостью. Ты за нее заплатишь – позже. А сейчас: au revoir.

Граф оглушительно расхохотался. И, подняв сначала лошадь на дыбы, он пустил ее в галоп, уносясь прочь. По инерции и растерянности я поскакала следом. Но, поняв всю бессмысленность этого поступка, я быстро остановилась. До этого Эстош позволял мне его догонять, сейчас же его целью было уехать от меня как можно дальше. Но его смех – жестокий по большему счету – я слышала достаточно долго. Этот смех перекрывал стук копыт его лошади, и в ночной тишине звучал особенно громко. Издевательски громко.