Немало лет тому назад,

Богов наследием владея,

Одной из множества монад

Возникло царство Иудея.

Благословенная земля

В ее пределах обозримых,

Как будто созданная для

Успокоения гонимых.

Она, как памяти река

О днях Содома и Гоморры,

Была нетронутой пока

В знак осознания укора.

Сюда, от злобы и плетей

Бежав от гнета фараонов,

Привел премудрый Моисей

Толпу бездомных эпигонов.

Вел по пустыне сорок лет,

Местам безводным и бесплодным,

Но, восприняв открытый свет,

Народ стал гордым и свободным.

В те времена союз племен

Достиг расцвета и величья,

И правил ими Соломон —

Царь, не теряющий обличья.

Чтоб жить, последовав заветам,

Не ведать за деянья срам,

Чужим не веруя советам,

Единобожья создал храм.

Затем произошел распад

На Израиль и Иудею,

Воздвигнув множество преград

Под руководством добродеев.

Как дивный рай – цветущий сад:

Оливы, фиги, апельсины,

В котором каждый жить бы рад,

Не тратя сил наполовину.

В том истины узрев итог —

Природных благ, вина и снеди —

Черпали зависти исток

Вовсю коварные соседи.

Вначале вавилонский царь,

Нутром почувствовав богатство,

Вскрыл Иудею, словно ларь,

Согнав всех иудеев в рабство.

Царь Кир, не брезгуя идеей,

Веленьем, данным исполину,

Взял Вавилон, а иудеев

Вернул в родную Палестину.

Но вновь последовали беды,

Отбиться не хватило сил —

Ее в пылу другой победы

Царь Македонский покорил.

Шло время. Лидеры сменялись.

Ничто не властвует над ним.

Опять захватчики смеялись,

Когда пришел Великий Рим.

Они вершили святотатство,

Топча святилище впотьмах,

И гордость иудеев братства

Отныне превратилась в страх.

Народ всерьёз обеспокоен,

Мысль не отложишь на потом:

Как Бог мог допустить такое,

Чтоб осквернен был Божий дом?

Молясь в домах в глухом бессилье —

Открыто веровать нельзя,

И только ждать приход Мессии

Предоставлялась им стезя.

И ожиданья справедливы:

Великой будет перемена,

Взойдет на трон страны оливы

Царь из Давидова колена.

Но Рим – ему все было мало:

Стремленьем всех подмять горя,

Иметь покорного вассала

Поставил своего царя.

Как всякий пришлый человек

Со скромным прозвищем «Великий»

Над Иудеей встал навек

Коварный Ирод многоликий.

Он был циничен и упрям.

Он отодвинул Стену плача

И перестроил Вечный Храм,

Чтоб было так, а не иначе.

Он беспощадно истребил

Потомков древних Хасмонеев,

И даже тех, кого любил,

Не пощадил, их прах развеяв.

Во избежанье разных смут

От непроверенных вестей,

Завел шпионов там и тут,

Филёров всяческих мастей.

В глубоком сумраке застыла

Назло забитая страна,

Влачит уныло и постыло

Предначертание она.

Притихли все, забились в щели.

Шипят, как змеи по углам,

Дрожат в подвалах, еле-еле

Беспутства прикрывая срам,

Какой возможен в диком страхе

Богоизбранничества флёр?

Что мыслит голова на плахе,

Когда над ней завис топор?

Мне в том неведомы сомненья:

Я воцарился на века!

Любому дать упокоенье —

Не дрогнет царская рука!

Что смерды могут ждать от власти?

Лишь ускорение кнутом!

Боль – префикс к осязанью счастья,

Дар указующим перстом.

Мне в этой жизни нет препятствий

И сожалений о судьбе,

Погрязшей в утлом святотатстве

Непроходимой голытьбе.

Народ – как стадо у овина,

Святую разрывая вязь

На две неравных половины.

Одна упасть готова в грязь!

И если дам понять неявно

Намек, что надо горы срыть,

Толпою бросятся забавно,

Изрядно проявляя прыть.

Меня не мучают причины.

Я искренне безмерно рад

С презреньем брошенному в спину

Кинжалом слову «супостат»!

Край ты наш, край благодатный, но сирый.

Голь, незавидная наша стезя.

Так внесено в Стену плача курсивом:

Жить, не наглея и не лебезя.

Свет ты наш, свет, вседозволенно ярок,

Недостижим высоко в небесах.

Нам же достался лишь свечки огарок,

Чтоб даже богу молиться впотьмах.

Мрак ты наш, мрак – это все, что нещадно

Льется на головы наших детей.

Непредрекаемо и беспощадно —

От словоблудия и до плетей.

Стон ты наш, стон, если где отзовется

Болью в нетронутых гнилью сердцах,

В душах и в памяти и как придется —

В людях несведущих и в мудрецах.

Жизнь шла спокойно, постепенно.

В один из будто ясных дней

Пришел донос. И, несомненно,

Стал Ирод злобней и бледней.

В нем говорилось, что в народе

Мессию ждут. Конечно, не елей,

Навряд ли свойственно природе,

Но смерд становится смелей.

Еще писалось, что Мессия

Был Ироду нарочно сужен

Как враг, и это не флексия,

Давида роду он не вчуже.

Царя от страха замутило,

Не ведал он, как дальше жить.

Жизнь стала мерзка и постыла,

Но страх помог ему решить,

Чтоб перепись народа тонко,

Скрывая сути, учредить

И всех Давидовых потомков

До основанья перебить!