Стекает холодок сомненья,

Чем ближе вход в Иерусалим,

Момент предвечного решенья,

Что к снисхожденью не сулим.

Текут события привычно.

Они извне. Их путь далёк.

И голос фарисеев зычный:

«Ты докажи нам, что ты Бог!»

Как доказать? Свершить такое,

Чего не видано нигде?

Для любопытных в упокое

Пройтись беспечно по воде?

Сломить неверие упёртых —

От них безмыслием смердит!

Их воскрешение из мёртвых

Отнюдь ни в чём не убедит!

Сказать, что ждать уже не долго

И будет проба нелегка,

Чтоб весть о подвиге не смолкла,

Передаваясь сквозь века.

Что он свою Голгофу выбрал

И не свернёт с того пути,

Сказать уверенным верлибром,

Куда придётся крест нести.

Но он смолчал. Верней, слукавил,

Оставив слово за собой.

Как будто метки порасставил,

Ось времени деля судьбой.

Не дав ни грана к размышлению,

Введя противника в цейтнот,

Подвёл к неверному решению,

Заставил сделать первый ход.

И фарисеи ухмыльнулись,

Злокозненный задумав фарс.

Как будто вечности коснулись.

Как будто. Только не сейчас.

Первосвященника негласно

Оповестили, что народ,

К тому готовясь ежечасно,

Свершит в стране переворот.

И подбивает всех к восстанью

Несущий массовый психоз

Учитель миропониманью,

Мессия Иисус Христос.

Первосвященник был не промах:

Подвох злодейский раскусил,

Но чтоб спокойно спать в хоромах,

Схватить Иисуса предложил.

В то время правил Иудеей

Наместник, римлянин Пилат.

Он не восторжен был идеей,

Но отработал, как солдат.

Иисуса в цепи заковали,

В темницу бросили на пол.

А после дружно смаковали

Исход, к которому он шёл.

Пилат велел ввести Иисуса,

Затем изрядно сечь кнутом,

Чтоб избежать ко лжи искуса,

А допросить уже потом.

Допрос, однако, как ни странно,

Его ни в чём не убедил:

Была, по сути, весть обманной,

Не тот солгал, кто доносил?

Так день закончился в сомненье.

Игра на вылет: кто кого?

Пилат остался в убежденье:

Подставить пробуют его.

Разборки в церкви иудейской

В то время были на слуху.

Солгать – в природе арамейской,

Как испражниться пастуху.

Пилат прознал, как без боязни

С себя ответственность сложить:

Решенье объявить о казни,

Но на народ переложить.

День казни был назначен скоро.

Иисуса к двум ворам снесли.

Глашатаи, сработав споро,

До всех плебеев донесли.

В то утро был великий праздник,

И по традиции народ

Мог одного сберечь от казни.

Иисуса мог спасти, но вот

И на толпу нашли управу,

И в духе худших из менял

На беззаконника Варраву

Народ Иисуса променял.

Отдав невинного на муки,

Вовсю горланила толпа.

Конец! Я умываю руки!

Пилат стёр грязь, как пот со лба.

Какой безнравственный народец!

Я умываю руки! Но

Я – как упавший иноходец,

Мне так позорно и срамно!

Нет снисхожденья и прощенья,

Но мне и осужденья нет!

Как будто в ходе посвященья

Я вдруг не выполнил обет.

И в оправданье рожи корчу.

Я проклят кем-то на века.

И даже смерть не снимет порчу,

Её без жалости клюка.

Вослед, покуда это помнил,

Пилат, проживший без затей,

Так ровно ничего не понял,

Условно высший из людей.

Иисус тем временем на гору

Влачил чрез силу тяжкий крест,

Как с целью выйти на агору,

Произнести свой манифест.

Он содержал при всяком прочем

На дни отложенный ответ:

Что сыну Бог-отец – не отчим,

Без всяких родственных примет.

С таким ответом фарисеи

Уже не делались умней —

Как по велению Цирцеи,

Их разум превращал в свиней.

Он брёл, качаясь и стеная,

В глазах от боли меркнул свет,

И, будто в отблеске Синая,

Вслух повторяя, как куплет:

Здесь, у последнего порога,

Вот безыскусный мой ответ:

Лишь тот достоин званья Бога,

Чей средь людей достоин след.

И был ответ смелей и шире,

Чем попросту церковный спор.

Как слово новое о мире,

Как новый с миром договор.

Об этом ведают преданья:

Он не старался, не ловчил.

Но как в награду за страданья,

Он в воскресении почил.

Распятья грех поставил точку.

И хоть куражилась толпа,

Вдруг пониманье в одиночку

Упало тенью от столпа.

Сначала только единицы

Сумели подвиг оценить,

Но, разлетевшись, словно птицы,

Идеи стали дальше жить.

Власть предержащие не сразу

Смирились с состояньем дел,

Пытаясь устранить заразу,

Кто как хотел и как умел.

Они безжалостно за веру

Мечом карали и огнём

И, взявши с изыском манеру,

Травя некормленым зверьём.

Но время страсти победило,

Расставив по своим местам:

В церквях отсвет паникадила,

Иисусу в память – по крестам.

С тех пор прошли тысячелетья.

Привычен нравственный закон.

Уже не слышны междометья,

А в школу ходят с рюкзаком.

Всё ниже пафос воскресенья,

И нет спасения нигде.

Слабеет чувство потрясенья,

А мысли больше о еде.