Предварительно обговаривая с Васюринским эти встречи, решили, что демонстрировать атаманам чудеса из двадцать первого века по отдельности нельзя. Подзарядить телефоны негде, патронов для оружия мало, а ведь всё это и на Дону надо будет показывать. Поэтому после представления и краткой беседы их отправляли отдыхать. Самим хозяевам приёма, Васюринскому и Аркадию, поспать удалось совсем немного, под утро. А с первыми лучами солнца всех гостей собрали для демонстрации электронных чудес будущего.

Фотки на экране вызвали большой интерес, хотя и не у всех. Несколько атаманов оказались дальнозоркими и рассмотреть подробности изображений были не в состоянии.

«Среди прочего надо будет в будущем развернуть производство очков. Как для близоруких, так и для дальнозорких. В Европе их, кажись, давно изготавливают. Ну и, конечно, оптику военного предназначения: бинокли, прицелы, хотя бы подзорные трубы. Но сначала усовершенствовать оружие. Ёпрст! Скоро середина семнадцатого века, Новое время в разгаре, а у большинства фитильные ружья. Только вот кто будет мелкие детали для ударных кремнёвых замков делать? Мастеров здесь, как я понял, мало, а потребителей их продукции наоборот, много. К гадалке не ходи – мне самому тоже придётся подсуетиться».

Говорили перед атаманами оба, но больше Васюринский. И доверия ему было больше, и знал, как надо с собратьями по пиратскому ремеслу разговаривать. Не говоря о том, что попаданец постоянно вставлял в свою речь непонятные для людей семнадцатого века выражения. Хотя периодически приходилось вступать в беседу и Аркадию. Тогда он пытался как можно тщательнее подбирать слова, отдавая предпочтение деревенским оборотам речи, изменившимся не очень сильно. Правда, отсутствие навыка разговоров на украинском языке вынуждало его то и дело переходить на русский, из-за чего его речь порой напоминала выступление известной эстрадной «проводницы».

Атаманов ознакомили с бедами, грозящими их родине, пообещали, что шанс их избегнуть есть. Васюринский предложил несколько первоочередных дел.

Перво-наперво – разгромить турецкое посольство в Москву. Раз уж во главе его такая сволочь, чего его в Монастырский городок пускать? Не отменять же из-за него штурм Азова? То, что жители Азова и без того знали о предстоящей атаке на их город, почему-то при обсуждении не всплыло. Обосновывал же необходимость уничтожения сам попаданец.

Надумал же Аркадий вот что. Перехватить посольство неподалеку от Азова, устроив на него засаду. Перестрелять всех из луков. Обобрать трупы, собрать трофеи и лошадей и отойти, оставляя заметный след не к донцам, а в сторону татар. Где следы запутать и, продав каким-нибудь татарам часть легко узнаваемых вещей из даров царю, тихо смыться, чтоб у турок ни тени сомнений не было. Затем уйти в Черкасск…

– Почему не в Монастырский городок, а Черкасск?

И ведь читал Аркадий, что сбор перед походом на Азов был в Монастырском городке! Но, почему-то, он по инерции посчитал, что, раз столицей Донского войска был Черкасск[21], так и идти надо туда.

«Чтоб меня!.. Нашёлся, блин, знаток будущего, элементарных вещей не помнящий…» – но, решив, что эта ошибка, в данном случае, не существенна, продолжил:

– Да, да, в Монастырский городок, простите, оговорился. Найдя истребленное посольство, турки из Азова подумают, что это дело рук татар. О чём и доложат в Стамбул. Донцы же честно донесут в Москву, что к изничтожению посольства не имеют никакого отношения. Ясное дело, на разумение азовского паши нам полагаться не следует. Подошлём к нему гонца с вестью о татьбе татар, кто там на заход солнца от Дона кочует?

– Дивеев улус, – сразу откликнулся на его вопрос характерник.

– Вот, подскачет ночью к воротам Азова человек и на чистом татарском выкликнет такое сообщение. Думается, обнаружив побитое татарскими стрелами посольство, азовский паша немедля известит об этом султана, и добросердечия между нашими врагами не прибавится, наоборот, больше будет розни и вражды.

Согласившись с этим предложением, больше особых планов строить не стали. Воевать предстояло в союзе вместе с донскими казаками, и намечать дальнейшие походы без их атаманов было бы проявлением неуважения к ним.

После краткого его представления запорожской старшине Аркадию опять поплохело, и он фактически выпал из всех реальностей. Как он в таком состоянии умудрился ехать на лошади и при этом ни разу не упасть – тайна великая есть. Самому попаданцу не известная.

29 березня 1637 года от Р. Х.

«Каждое доброе дело оборачивается для сотворившего такую глупость неприятностями. А если намылился менять к лучшему ход истории, так жди гадостей от целых народов. Соответственно, готовься к неприятностям в кубе или бог знает какой степени. И, естественно, к проистекающим из них болевым ощущениям».

Утреннее настроение в этом мире, можно сказать, традиционно, было у Аркадия минорным. Это если не прибегать к куда более точным и резким выражениям родного ему русского языка. Проснулся опять в семнадцатом веке. Марш-бросок накануне почти на сотню вёрст и привычных к таким манёврам казаков вымотал. А из бедолаги попаданца он высосал силы, будто оголодавшая вконец стая вампиров. Вчера две последние пересменки лошадей его перегружали из седла в седло, как куль с г… чем-то неаппетитным. Удивительно, просто невероятно, что он смог доехать сам, без привязывания к лошади. Здорово помогли какие-то настойки, отвары и порошки характерника, но всё равно, если удастся ему выжить, можно будет этим броском на юг гордиться и хвастаться. Выдержать такую нагрузку можно, если ты не кочевник, только предельным напряжением воли. Хотя, в случае нужды, сегодня ему пришлось бы передвигаться на конских носилках, усидеть в седле Аркадий точно бы не смог.

«А я-то думал, что жизнь чёрного археолога трудна и опасна! Господи, насколько же я был наивен и глуп. Прежние мои занятия – синекура для ленивого, безответственного лоботряса. Здесь о такой жизни и мечтать бессмысленно. Не то чтобы в семнадцатом веке нельзя было устроиться с некоторым комфортом – можно. Но, к сожалению, не мне. После встречи с характерником, считай, судьба определила вектор движения. Не позаботившись о целостности моей шкуры. Ох, чую, дальше ещё хуже будет».

Действительно, наслушавшийся рассказов о Руине, голодоморе, расказачивании и прочих реалиях будущего, Иван принял идею к изменению истории очень близко к сердцу. И твёрдо вознамерился не допустить всех этих безобразий. Аркадий, при виде такого энтузиазма, невольно немного сдал слегка назад. Робкие его намёки, что вместо одних предотвращённых неприятностей на головы могут свалиться другие, ещё горшие, на характерника впечатления не произвели. Позавчера они по этому поводу поспорили, но если Васюринский что брал в голову, то вышибать это оттуда надо было ломом. Аркадий вспомнил свой разговор с Иваном позавчера вечером.

– То, что вместо тех паскудств, о которых ты рассказывал, может случиться, вилами по воде писано. А не допустить голодомора сам Бог велел.

– Может, тебе он и велел, а я ничего не слышал. Ко мне Господь не обращался.

– Как не обращался?! А чьей волей ты сюда переброшен был?

– Так ты ж сам сто раз говорил, что в этом черти виноваты!

– Так это тебя чёрт сюда перенёс мне на голову. Но без Божьего соизволения, такое невозможно. Значит, Бог захотел, чтоб мы этого не допустили. Понял?

Попаданец понял, что спорить бесполезно. И отныне его судьба – переворачивать мир. Архимед, наверное, если косточки не сгнили, в могиле извертелся. Мир таки переворачивают, но без него. Иван Васюринский сменил цель жизни. Раньше он защищал родную землю от врагов, татар и католиков, когда была возможность. Теперь, получив инсайдерскую информацию, вознамерился перевернуть ход истории. Загорелся он этой идеей явно всерьёз. Теперь его остановить могла столько смерть, да и то, старухе стоило подкрадываться к характернику очень осторожно. Во избежание крупных неприятностей для своих костей и рабочего инвентаря.