– Только не Мария, – возмутилась Арабелла. – Она не проговорится. Она меня любит.

– А остальные тебя любят? Женщины не умеют держать язык за зубами. Выдавая чужую тайну, они чувствуют свою значимость. Они ищут нас – твой отец и Гуиз. Король не допустит, чтобы ты связала свою жизнь с цыганом. Когда мы отъедем от замка на безопасное расстояние, я достану для тебя лошадь, и ты сможешь каждую ночь ездить верхом по нескольку часов. Но днем тебе лучше носа не высовывать из кибитки. Ты уж извини.

Утром, найдя место для стоянки, цыган обычно уходил, чтобы обследовать окрестности, расспросить местных жителей о том, не видели ли они солдат, купить еды и принести свежей воды.

Арабеллу удивляло то, как налажена и продумана его жизнь, и по прошествии двух или трех дней пути она спросила:

– Скажи, а кто о тебе заботится?

– Заботится?

– Готовит. Стирает. Поддерживает порядок в кибитке. – Она широким жестом обвела внутреннее убранство, где каждая вещь лежала на своем месте, отчего создавалось ощущение уюта.

– Раньше я сам готовил себе еду, – улыбнулся он. – Теперь, поскольку нам нельзя разводить костры, чтобы стряпать, я покупаю ее в городе или у крестьян. Селянки стирают мне рубашки за плату.

– За какую плату?

– За деньги, разумеется.

Однажды он поведал ей о том, как он – высокий, белокурый и голубоглазый – оказался в цыганском таборе среди низкорослых, смуглых и отвратительных, как думала Арабелла, людей.

– Я знаю только то, что рассказывал мне отчим думаю, что могу так его называть, – когда мне было лет восемь или десять. Младенцем меня принесла в табор молодая женщина. Она сказала, что щедро заплатит, если они примут меня и будут хорошо обо мне заботиться. Бытующее мнение о том, что цыгане крадут детей, – предрассудок. У них хватает своих детей, которых надо растить и воспитывать. А мужья благородных дам слишком много времени проводят на войне и в походах в Святую землю. В их отсутствие рождаются дети, от которых приходится избавляться к тому моменту, когда они вернутся. Детей часто убивают. Кто бы ни была моя мать, знатная госпожа или служанка, она оказалась добрее других. Возможно, она даже любила меня. Или любила того человека, который был моим отцом. Она сказала, что меня зовут Роберт, и больше ничего. И когда старейшина, у которого было двое сыновей и дочь, согласился оставить меня у себя, она отдала меня в табор. Без особых слез и горьких сожалений, как мне рассказывали. Мать, сама того не ведая, подарила мне возможность жить самой прекрасной жизнью на свете. Я не променяю ее ни на какую другую. Те несколько слов, которым я научился от матери, быстро забылись, и следующие десять лет я говорил только по-цыгански. Цыгане – мудрый народ. Их знания уходят в глубь веков и частично почерпнуты в давние времена, когда они кочевали по Индии. Европейцам не помешало бы овладеть этими знаниями. Но цыгане ревниво хранят свою мудрость. Если бы мои приемные родители не любили меня, я бы никогда не узнал столько, сколько знаю благодаря им.

– Твоя мать не была ни служанкой, ни горничной, – сказала Арабелла, решив, что в этом кроется ключ к разгадке. – Если она заплатила старейшине много денег, то она благородная дама, а твой отец, без сомнения, либо фаллос королевской семьи, либо знатный господин, который отправился в Святую землю. У нас в замке воспитывались три таких ребенка. К ним относились так же, как к нам, потому что они одни из нас. Мать или отец знают, кто их родители.

– Думай так, если тебе это нравится, Арабелла. Мое происхождение мне безразлично.

Он мог пробить человеческий череп кинжалом, бросив кинжал с расстояния десяти шагов, что и продемонстрировал, нарисовав на стволе дерева бычий глаз.

– Если цель подвижна, надо метить в горло, – сказал он. – Пожалуй, это самая важная и ценная из моих многочисленных способностей. Копья и мечи, все это громоздкое и нескладное вооружение европейских воинов, лишают их преимущества. Если, конечно, их мало.

В таборе Роберт научился разным нужным и полезным вещам: объезжать лошадей, дрессировать собак, разбираться в травах – какие из них лекарственные, а какие смертоносные, – готовить снадобья: снотворные, средства предохранения, приворотные зелья и яды.

– Приворотные зелья и яды действуют скорее на воображение человека, хотя сами цыгане придерживаются иного мнения. Есть средство, чтобы заставить женщину сойти с ума от желания, но оно очень опасно и отвратительно. Я видел, как оно действует, и никогда не буду сам этого делать.

– Тебе это ни к чему.

– Цыганки предсказывают судьбу, как тебе известно, и они достаточно умны, чтобы догадаться, что именно женщина хочет услышать. Гадают всегда только женщины, и никогда – мужчины. Это потому, что женщины не хозяйки собственной жизни.

– Это цыгане научили тебя обращаться с женщиной?

– Они считают европейцев грубыми, неотесанными любовниками. Я научился у них заниматься любовью на протяжении трех или четырех часов.

– Трех или четырех? – с любопытством переспросила она.

– А ты хочешь пять?

Арабелла задумалась, а когда подняла на него глаза, то увидела, что он улыбается. Может быть, он и смеется над ней, но над его словами стоило поразмыслить.

После этого разговора, как только он уходил в деревню, чтобы купить еду или отнести постирать белье, – это случалось в то время, когда мужчины были в поле, а их жены оставались дома одни, – она всякий раз задумывалась над тем, занимается ли он с ними любовью, однако не осмеливалась прямо спросить его об этом.

Роберт дал ей возможность принять или отвергнуть молодого оруженосца. Она уступила, повинуясь лишь любопытству, а не для того, чтобы цыган мог проверить свои чувства к ней. Теперь она не хотела другого мужчину и даже помыслить не могла о близости с кем-то еще. И если цыган будет ей верен сейчас и впредь, то не потому, что она станет просить его об этом.

Они направлялись на юг, выискивая окольные пути. Роберт хорошо знал эти места, словно перед глазами у него была точная карта. Но продвигались вперед они медленно, поскольку не хотели рисковать и ехали исключительно ночью.

По возвращении из своего ежедневного похода по окрестностям за едой цыган, как правило, спал несколько часов, после чего снова уходил на разведку.

День за днем он планомерно восстанавливал внутреннее убранство своей старой кибитки, которую сжег: затянул потолок тканью, расшитой золотом, развесил по стенам персидские шелковые ковры. Несколько диванных подушек, обтянутых переливчатой материей, которая играла на свету всеми цветами радуги, появились на кровати. В кибитке всегда приятно пахло, здесь витал смешанный аромат благовоний, свежих и сухих трав, которыми были увешаны стены в той части кибитки, где они принимали ванну.

Оставаясь одна, Арабелла коротала время, перебирая содержимое шкатулки с притираниями и лосьонами. Она нашла здесь хну, которой натерла ладони, ступни, соски и мочки ушей, а также черную арабскую краску для век. Она разобрала сундуки и вывалила на пол целый ворох одежды: полупрозрачные шелковые юбки и шаровары, блузки и жилеты, расшитые золотом длиннополые халаты и туфли без задников с загнутыми вверх носами.

Она не спрашивала у Роберта, как и где ему удалось наворовать столько красивых вещей, поскольку не хотела ничем огорчать или расстраивать его, дабы не отвращать от возможного занятия любовью. Она не могла думать ни о чем другом, потому что страстно желала его даже тогда, когда он дарил ей ни с чем не сравнимое удовольствие.

Удовлетворение таило в себе новую угрозу, а постоянная потребность в его близости породила в ее сердце страх, предощущение чего-то дурного.

Все это не к добру. Они испытывали физическую тягу друг к другу, и это все.

Однако она не теряла надежды понять, что таится в душе этого странного, непостижимого человека, такого неотразимо прекрасного и загадочного.

– Когда ты в первый раз занимался с женщиной любовью? – спросила она как-то непринужденным тоном, а он лишь рассмеялся.