– Я знаю, тебе было одиноко после того, как исчез твой Апа.

Я с трудом сглатываю и думаю обо всех тех днях, когда я возвращалась домой из школы и заставала Умму в постели. Долгие синие вечера, проведенные наедине с домашней работой за кухонным столом в компании одного только телевизора. Иногда я звонила по номерам, которые фигурировали в рекламных роликах никому не нужных товаров – губок из микрофибры, семян чиа, ростки которых будут торчать из головы игрушечного животного, словно шерсть, или пищевых добавок с ягодами годжи – и притворялась, что мне интересно их приобрести, просто чтобы было с кем поговорить.

Есть так много вещей, которые я могла бы сейчас сказать, но вместо этого я тянусь через стол, чтобы взять ее за руку. Умма колеблется всего секунду, прежде чем сжать мои пальцы.

– Ты намного сильнее меня, – тихо произносит она. – Прямо как твой отец. Ты всегда была такой упрямой, такой независимой.

– Я переняла это от тебя, – отвечаю я.

И мы сидим вот так, рука об руку, с набитыми тортом животами, в то время как солнце заканчивает подниматься в небе, заливая окна оранжево-розовым светом, который кажется началом всего сущего.

К тому времени, как я возвращаюсь в свою машину и выезжаю на дорогу, начинается первая волна пробок в час пик. Я следую за другими машинами на участок шоссе, который отворачивает к «Фонтан-плазе». Сегодня здание выглядит еще более раздутым и похожим на паука, чем обычно, но парковка относительно пуста, значит, торговый центр еще не открылся. Я пытаюсь разглядеть красные машины и насчитываю четыре.

Я паркуюсь и какое-то время просто дышу – вдох за выдохом. В машине все еще пахнет кофе и арахисовым маслом. По радио играет песня Bee Gees «How Deep Is Your Love», она наполняет машину теплыми, тягучими звуками синтезатора. Я помню, как танцевала с Тэ под эту песню на свадьбе одного из его друзей несколько лет назад, как он увлек меня на танцпол и закружил, даже сделав красивую поддержку в конце. «Мы живем в мире дураков, что пытаются сломить нас», – пропел он высоким дрожащим фальцетом мне в волосы, пока я смеялась над ним. Я жду, когда песня закончится, прежде чем выйти. Рик уже на своем посту, и я приветственно машу ему рукой.

– Ты сегодня выглядишь веселее обычного, – замечает он.

– Правда?

– Да, ты выглядишь, не знаю, расслабленной, что ли.

– Сегодня я увольняюсь.

Глаза Рика расширяются.

– О, подруга. Прими мои поздравления, что ли?

Я протягиваю ему свое последнее творение в жанре оригами – кита, сложенного из гладкой бумаги цвета индиго. У него даже есть небольшое выдувное отверстие в верхней части.

– Ты справляешься даже лучше меня, – одобряет он.

– Ты увольняешься? – переспрашивает Карл с таким недоверием, что я даже не знаю, чувствовать себя польщенной или оскорбленной.

Он берет маленький глобус со своего стола и начинает перебрасывать его из руки в руку быстрыми, взволнованными движениями. Я замечаю, что он разместил стопку стикеров строго перпендикулярно степлеру и коврику для мыши, и борюсь с желанием сбросить это все стола.

– Ага, – отзываюсь я. «Не бубни себе под нос», – думаю я про себя. Апа велел бы мне взять себя в руки и не мямлить таких вульгаризмов, как «ага», которые, по его словам, всегда выставляют человека необразованным. Я выпрямляю спину и вздергиваю подбородок вверх, как он всегда советовал делать, чтобы заставить белых людей, особенно мужчин, воспринимать меня всерьез. – Да, – повторяю я для пущей убедительности.

– Мне очень жаль это слышать, – говорит Карл. Похоже, он говорит это искренне. – Я не думаю, что должен говорить тебе, как важен твой вклад для этой команды, Ро.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь уклончивое и благодарное в ответ, но потом решаю: к черту.

– По правде говоря, не сказать, что я хоть раз слышала твою благодарность раньше. Мне кажется, самом деле большую часть времени ты воспринимал меня как должное. – Глаза Карла распахиваются, как будто одно из животных океанариума вдруг с ним заговорило. – Но я не поэтому ухожу.

– Из-за Долорес?

– Дело не только в ней.

– Тогда в чем же? Ро, ты одна из лучших наших сотрудников. Мы полагаемся на тебя. – Сказанное звучит так, будто он умоляет меня.

– Я просто решила, что не могу здесь больше оставаться, – объясняю я. – Мне пора двигаться дальше.

– Ты уверена, что у меня не выйдет тебя переубедить? – спрашивает Карл. – Я не могу предложить тебе прибавку прямо сейчас – ты знаешь, как это устроено – но я… Ну, ты нам действительно нужна. Может быть, мы сможем что-нибудь придумать с твоим отпуском?

Попытка льстит, пока я не осознаю, что устала быть нужной, но не оцененной по достоинству. Что мне давным-давно следовало уйти из океанариума – не потому, что это плохое место, а потому, что оно мешает мне двигаться вперед во всем остальном.

«Почему бы тебе не уйти, если ты там несчастлива?» – Юнхи и Тэ задавали мне этот вопрос бесчисленное количество раз. Но дело не в том, что я несчастлива. Просто в конце концов я начала забывать, что могу делать что-то еще.

«Что, если ты снова застрянешь? – кричит тихий голосок внутри меня. – Что, если ты не сможешь найти другую работу? Что, если ты правда больше ни на что не способна? Бери все, что Карл тебе предлагает, и разберись с этим позже. Будь благодарна, что ты вообще кому-то нужна». Но затем мне на ум приходит образ Эрико, огрызающейся на своих тренеров и врезающейся в других дельфинов, продолжающей при этом кружить по своему аквариуму тугими, тревожными спиралями. Я понимаю, что главное различие между Эрико и мной заключается в том, что в ее ловушке никогда не существовало выбора, но у меня он есть. Мне не обязательно носиться по замкнутому кругу. Я быстро провожу в уме кое-какие подсчеты и прихожу к выводу, что у меня достаточно сбережений, чтобы продержаться некоторое время, пока я буду искать что-нибудь другое.

– Спасибо, но я совершенно уверена в этом. – Надеюсь, мой голос звучит достаточно твердо. – Я могу дать вам две недели на поиски замены, но не больше.

– И куда ты пойдешь? – спрашивает Карл.

Сейчас он сгорбился и выглядит несчастным. Я замечаю уголок фотографии в рамке на его столе. Карл держит на руках маленького ребенка и стоит рядом с женщиной с темно-русыми волосами.

– Пока не знаю, – честно отвечаю я. Я чувствую себя такой неприкаянной и легкой.

– Не могу выразить словами, как мне жаль.

– Спасибо.

Мы какое-то время сидим в тишине, ни одному из нас не хочется быть тем, кто ее нарушит.

– Кто это с тобой на фотографии? – спрашиваю я.

– Это моя сестра и ее сын. Мой племянник, – поворачивается он, чтобы взглянуть туда же, куда смотрю я.

Она похожа на него, но немного более угловата. Она, Карл и малыш щурятся от солнечного света посреди чего-то, напоминающего задний двор. У всех троих одинаковые широкие улыбки и круглые лбы. Интересно, каково это – так сильно походить на людей из твоей семьи, чтобы на лице крупными буквами было написано очевидное родство.

– Я так и подумала, – говорю я, и Карл на мгновение лучится гордостью.

В течение следующих двух недель я изо всех сил стараюсь игнорировать любопытство Франсин, давая лишь расплывчатые, ни к чему не обязывающие ответы о том, куда я направлюсь дальше. Карл предлагает устроить мне прощальную вечеринку, на что я немедленно отвечаю категорическим отказом. Я подумываю о том, чтобы рассказать Юнхи о своем уходе, но не делаю этого. Пусть она узнает об этом сама.

В свой последний день я быстро выполняю обычные обязанности, оставляя резервуар с Долорес напоследок. Когда я подхожу к ее аквариуму, она приветственно машет мне двумя конечностями. Я закрываю глаза и представляю, каково было бы навестить ее сейчас вместе с Апой. Какие еще тайные истины и скрытые факты о ней он мог бы мне рассказать?