Позже, в ванной, я снова и снова напоминаю себе перед грязным зеркалом, что я беззаботна, жизнерадостна и жива. Но весь эффект улетучивается, когда я понимаю, как сильно хочу позвонить Тэ. Я судорожно роюсь в своей сумке, и она падает на пол, а мой телефон вываливается вместе с ключами. Вижу три пропущенных звонка – один от Уммы и два с незнакомого мне номера. Волосы на затылке встают дыбом, когда я набираю таинственный номер, сердце замирает в груди, пока тянутся гудки.

– Абонент, с которым вы пытаетесь связаться, недоступен. Пожалуйста, попробуйте еще раз позже, – нараспев произносит автоматическое оповещение.

Потом я снова становлюсь ребенком, пытающимся дозвониться до Апы, пока Умма истекает кровью в ванне, удивляющимся, почему он не берет трубку, почему именно я в конце концов звоню в 911, вытаскиваю ее из ванны и волоку в постель в ожидании медиков. Я помню, как позже задавалась вопросом, не в том ли году Апа впервые начал встречаться с Лорой, Лорой с полароидного снимка. Меня тошнит от мысли о том, что их роман мог закрутиться, когда Умма была беременна, но я не могу не представлять, что именно поэтому он не брал трубку, поэтому его сотовый сразу переключился на голосовую почту.

Я возвращаюсь в бар и заказываю еще выпивки. Завтра я позвоню на работу и скажу, что заболела – а может и вовсе не буду никому ничего сообщать. Пусть Карл уволит меня, если хочет. Шведы все еще там, но на этот раз я игнорирую их, меня тошнит от их сердечности и внимания. Наконец они расходятся, все, кроме Оскара, который спрашивает меня, не хочу ли я пойти потусоваться куда-нибудь еще, и злится, когда я его игнорирую. Я поступаю так даже не из-за бестактного вопроса и не потому, что он незнакомец. Я ни с кем не спала после Тэ, и я знаю, что сейчас случайный секс, вероятно, показался бы мне прекрасным, быстрым и легким – как новенький доллар, как засыпать пьяной, не почистив зубы и не смыв подводку с глаз – и что на утро я бы чувствовала себя еще хуже, чем сейчас, потому что если я что-то и усвоила после всех ошибок, совершенных в отношениях, так это то, что после них тебе всегда становится немного хуже.

– На случай, если передумаешь, – говорит Оскар, протягивая мне свой номер.

– Ни за что, – машинально повторяю я, хотя уже чувствую, что задаюсь вопросом, стоит ли мне быть такой категоричной.

После того, как он уходит, я мгновение смотрю на барную салфетку, на которой он написал свой замысловато выглядящий международный номер, прежде чем поставить на нее свой напиток и позволить конденсату со стакана размыть чернила, превратив цифры в бессвязные каракули.

Наступает час, когда в «Хэтти» становится чуточку страшно и немного грустно, мир превращается в песню Тома Уэйтса, которая никогда не закончится. Часы показывают мне, что сейчас час ночи, а мой стакан уже давно опустел. Я подумываю о том, чтобы заказать еще, когда звонит мой телефон. Неизвестный номер. Я успеваю представить, как швыряю телефон через барную стойку и наблюдаю за тем, как он катится по полу, словно потерянная звезда, прежде чем поднять трубку.

– Алло? – В моем ухе потрескивает белый шум. – Я слушаю.

Но на другом конце провода не раздается голоса, ничего, что указывало бы на присутствие на линии кого-то, кроме меня. И именно это молчание, это отсутствие ответа приводит меня в дикую, отчаянную ярость.

– Кто ты, мать твою, такой? – срываюсь я. – Почему ты продолжаешь мне звонить?

Мне мерещится, что я слышу чье-то дыхание, прежде чем оно заглушается чем-то похожим на звук льющейся воды. Но с таким же успехом это может быть ветер или телефонные помехи – вообще все что угодно. Однажды, когда я с гордостью сообщила Апе, что один из моих учителей сказал, будто можно услышать океан, если поднести морскую раковину к уху, он усмехнулся и объяснил мне, что это всего лишь миф. Он сказал, что данное явление называется резонансом морской раковины, и приложил ладонь к моему уху, чтобы показать мне, как оно работает. Он сказал, что это просто отражение окружающего шума вокруг нас и что любой сосуд, будь то раковина, чашка или даже рука, усилит этот шум.

Как долго я слышала песню океана в телефонных помехах? Как долго я жаждала услышать голос своего отца и искала его следы в этом мире? Как долго я ждала, что он вернется домой и станет таким отцом, о котором я мечтала всю свою жизнь?

– Я звоню из вашей страховой компании, чтобы сообщить вам, что у вас есть прекрасная возможность заключить… – произносит равнодушный голос.

Я быстро вешаю трубку. Я чувствую, как горячая волна смущения окутывает меня, будто лихорадка. Конечно, эти звонки никогда не исходили от Апы. Конечно, это был просто спам. Но признание этого факта заставляет меня с болью осознать, как сильно я хотела, чтобы это был он, чтобы он позвонил в надежде найти меня, сказал, что он возвращается домой. И сейчас, признавая горькую правду, я чувствую, словно теряю его снова. Моя грудь начинает болеть, как будто кто-то сжимает меня в кулаке, снова и снова сдавливает мои легкие. Я едва могу дышать.

Я закрываю глаза и пытаюсь представить себя такой, какой была в детстве, самой счастливой, маленькой, держащей Апу за руку и слушающей, как он рассказывает мне о мире, о его чудесах и опасностях. Но я не могу, потому что мне кажется, что бар начинает крениться в одну сторону. На секунду я почти верю, что так оно и есть, что пол расступается у меня под ногами, как вода. Я жду, когда бездна меня поглотит. Но вместо этого я прихожу в себя, и вот я здесь, хватаю ртом воздух, открываю глаза и смотрю прямо на неоновые кактусовые часы над баром. Сейчас восемнадцать минут второго, и, если не считать бармена, который старательно избегает моего взгляда, я совершенно одна.

Наконец я беру себя в руки и, пошатываясь, иду к своей машине, которую в кои-то веки нахожу сразу. «Это просто нелепо», – думаю я про себя, потому что одного вида ожидающей меня в одиночестве верной машины, которую уже давно поздно отмывать и чинить, достаточно, чтобы на меня нахлынул приступ сентиментальности.

Я забираюсь на водительское сиденье и пытаюсь сконцентрироваться на вождении. На самом деле мне следовало бы вызвать такси, но я решаю: к черту. Я уже кучу раз ездила домой этим маршрутом раньше, когда была гораздо более пьяной, и каждый раз со мной все было в порядке.

Я включаю радио, выбираю станцию, на которой играет классический рок, и трогаюсь с места, двигаясь так медленно, как только могу. Звук бьющегося сердца и синтезаторов наполняет машину, и я чувствую прилив тепла, который обычно исходит от песни, которую ты слушаешь так часто, что она становится твоей второй кожей.

Когда мы с Тэ только начали встречаться, он оставлял мне маленькие подарки по всей квартире. Например, мандарины в вазочке на кухонном столе или маленький снежный шар с пластиковой пальмой на острове внутри – когда я встряхнула шар, вместо снежинок вниз, словно розовый дождь, посыпался град крошечных радужных фламинго. У него всегда лучше, чем у меня, получалось делать подобные вещи, запоминать даты и дарить маленькие подарки.

Он увлекался микстейпами, за что я высмеяла его, сказав, что он в одиночку поддерживает умирающую индустрию кассетных записей. У него были миксы для всего, все они были помечены его аккуратным почерком и распределены по категориям в соответствии с названиями, которые он им давал. Он сказал мне, что они были его личными дневниками, маленькими альбомчиками для коллажей с тех пор, как он учился в средней школе.

Первый микстейп, который он для меня записал, включал песню «I’m Not in Love» группы «10cc», с которой я не была знакома. Прослушав ее один раз, я перемотала кассету и запустила сначала, слушала снова и снова, пока не забеспокоилась, что лента может порваться. Больше всего мне не давало покоя в этой песне то, как голоса на заднем плане накладывались друг на друга – так мог бы звучать рассеивающийся туман, если бы он умел петь – и то, как текст песни явно расходился с эмоциями, стоящими за ней. Это чувство было знакомо мне всю мою жизнь.