Чёрная Гронья встала, подошла к окну. Луна скрылась за тучами. Ведьма села на подоконник опустевшего поместья и стала что-то бормотать под нос.

– Тётушка, – ведьма услышала над ухом голос Эгиля и струны лиры сами потянулись к её пальцам. – Тётушка?

– Да, мой мальчик? – отозвалась ведьма.

– Осталась только Ида, дочь барона.

– Та девка, которая ушла и не слушала меня? Я её толком не видела. Она что, ещё жива? – в недоумении спросила Гронья.

– Тётушка, она носит дитя под сердцем. Я не могу, мы не можем… – голос Эгиля звучал виновато.

Ведьма закусила язык и приказала Эгилю вести её к дочери барона.

Девушка-убийца мирно спала на своей кровати, околдованная мелодией, вокруг неё витали духи троих бардов, не смея приблизиться. Как только в комнату вошла Гронья, призраки повернулись к ней. Одноногий старик, девушка и мужчина средних лет ждали приказа.

Погладив кинжал, висящий на поясе, Гронья подошла к кровати и всмотрелась в лицо Иде. Потом откинула полог, присела рядом с ней, наклонилась над ухом девушки.

– Да будь ты проклята, убийца. Чтоб жизнь оборвалась твоя твоими же руками, и как твою зловещую утробу покинет малое невинное дитя, так слово твёрдое моё и сбудется тотчас… Что такое?

Ида изменилась в лице, зажмурилась, часто задышала, но не проснулась.

– Проклятье, – ведьма поняла, в чём дело и откинула одеяло на пол. – Так и есть, проклятье!

Ведьма задрала сорочку девушки, уложила её на спину, положила рядом кинжал, и стала шептать под крючковатый нос заговоры. Уже давно Чёрная Гронья не принимала роды.

Non inultus premor[1]

Граф де Корбу стоял на коленях перед образами, вцепившись дрожащими пальцами в священное писание на книжной подставке. Что делать? Что делать?

Он молился уже три часа, но ответа так и не пришло. Бог молчит.

– Прости мою душу, Господи, прости меня, – граф с трудом поднялся на ноги с молельного места. По каменному полу застучала крепкая трость, передвигая больные ноги, граф побрёл к выходу из молельни.

Если небеса молчат, то он найдёт другой способ узнать правду. Он замолит грехи потом, ведь он сделает это во благо – если правда не откроется, то одна юная душа может безвинно попасть прямиком в ад. Подобное чуть не случилось двадцать лет назад.

Франция, 1332 г.

…Он встретил её поздним мартом, когда снег ещё не сошёл полностью и остатки зимы белели в проталинах. Она вышла из-за широкого дуба, в чёрном плаще до пят. Не говоря ни слова, она приблизилась к нему и откинула капюшон с головы. Чёрные длинные и чуть спутавшиеся волосы рассыпались по её плечам, юный граф Амадей увидел её глаза. Его сердце забилось быстрее – как будто он был под прицелом когтей голодной вороны, жаждущей падали. Он спешился, привязал коня к ветке дуба и продолжил смотреть на незнакомку. Её вороные волосы продолжал трепать свежий ветер – и девушка скинула с себя плащ.

Кровь прилила к лицу молодого Амадея – разумом он понимал, что нужно немедля уезжать отсюда, но сердце настойчиво шептало ему другое. В голове затухли воспоминания о недавних невзгодах, которые, как град камней обрушились на его голову – смерть любимых родителей, потеря новорожденной дочери, болезнь сына. Всё померкло в разуме, когда обнажённая черноволосая незнакомка провела его в свою землянку. Хоть на один день он забыл о своих тревогах и печалях. Когда под вечер он вернулся в своё фамильное имение, в его памяти всё ещё были свежи те слова, что сказала ему юная соблазнительница.

– Никакую женщину кроме жены своей ты больше не полюбишь – это спасёт род твой. Не зови меня жить к себе – не проживёт дикая ворона даже в золотой клетке. Когда родится дочь твоя, что я теперь ношу под сердцем, ты не заберёшь её в свою клетку, но будешь ждать, когда она сама выпорхнет из гнезда и прилетит к тебе. Дай слово тогда признать её – кровь гуще воды. Возьми с собой сок лесных трав, дремавших под снегом, – тогда сын твой сможет расправить крылья и в будущем стать вожаком стаи.

Фляга с зельем тряслась в его поясной сумке, Амадей приближался к имению – всё произошедшее за день показалось ему мимолётным сном. Молодой граф Амадей де Корбу внял совету незнакомки и с тех пор прослыл в народе Амадеем Честным…

– Господи, прости меня, – граф закрыл лицо ладонями. Трость упала на пол. – Я не сдержал своей страсти. Она просто вышла из-за деревьев и скинула свой плащ. Я был молод и глуп! Господи, прости меня!

Корина давно почуяла – надвигалось что-то нехорошее. В жаровне громко трещали угли и стреляли в дно котелка, струны лиры стонали, предчувствуя беду. Гронья спала на своей лежанке. Девушка отложила в сторону ступку с толчеными орехами и разбудила мать.

– Мама, к нам едут. Они нашли её, – Корина смахнула с волос матери сухие листья.

– Всё ровно, как ты и говорила, девочка моя. Подай мне обувь.

– Поешь, мама, – девушка протянула ей миску с постной кашей и лесными ягодами.

– После, девочка моя. Подай мне плащ.

– Держи, мама.

– Присмотри за ребёнком, – Гронья указала на мирно сопящий свёрток в корзине.

– Поняла. Присмотреть за Эгилем, – Корина хитро улыбнулась, делая вид, что не поняла просьбы матери.

В ответ ведьма шутливо пригрозила дочери пальцем.

– Пареньку нужно подышать лесным воздухом, – ласково прошептала ведьма и погладила струны лиры, ещё пахнущие кровью. – Эгиль, ну, давай выйдем погулять.

– Хорошо, тётушка, – прошептал голос мёртвого барда.

Накинув ещё не успевший высохнуть плащ, Гронья направилась к дороге, ведущей через лес. Её пыльные щиколотки щекотал подорожник, пальцы продолжали держать лиру, глаза внимательно всматривались вдаль. Ведьма чуяла – к ней приближается всадник – не один, а трое. Надвинув капюшон на голову, женщина нахмурилась. Дух Эгиля, витавший рядом, дотронулся до её плеча.

– Тётя, это кто? Зачем они сюда едут?

– Дурные вести везут с собой незваные гости. Дурные вести, на дурное дело меня хотят звать, – бормотала она под нос. – Я разберусь, слышишь?

– Ладно, тётя. Я буду молчать.

– Вот и молчи, соловушка мой. Живым с тобой не о чем говорить – они всё равно тебя не услышат.

Эгиль хотел было возразить, но понял, что не может подобрать слов. Это было правдой – он не мог заговорить с Кориной, и она его не видела – до тех пор, пока тётушка не разрешила ему. Дух юноши покосился на лиру.

Эгиль даже в страшном сне не мог представить, что когда-нибудь он сам станет частью музыкального инструмента.

Животные избегали Чёрную Гронью. Медведи, волки и прочее зверьё обходили стороной её жилище. Не боялись ведьму лишь вороны и те звери, шерсть или перья которых были черны как ночь. Рядом с ней, твари становились тихими и покладистыми – даже если в предыдущую секунду были готовы кому-то выклевать глаза и разодрать живот. Поэтому вороная лошадь, единственная из трёх прибывших, осмелилась подойти к ведьме.

– Ладный зверь, ладный. Тише, тише, волков нет близко, – ласково шептала Гронья, поглаживая вороную лошадь по носу. Та довольно фырчала и нервно дёргала спиной. Ей хотелось побыстрее сбросить с себя перепуганного всадника.

– Тише! Будь спокоен! – строго произнесла она.

Конь побил копытом и учтиво склонил голову перед ведьмой. Один из всадников спешился и достал из седельной сумки свернутый пергамент.

– Госпожа Чёрная Гронья, ведьма из леса Вен-Либре, – чуть дрожащим голосом произнёс он. – Наш милорд, хозяин этих земель, граф Амадей де Корбу прислал за вами.

Ведьма молча кивнула.

– Он приказал передать вам это.

Ведьма посмотрела на пергамент и не взяла его.

– Прошу вас, господин, прочесть его для меня, – ровным голосом попросила она.

– Я не смею! – покраснел посланник. – Его Светлость просил передать вам его! Это индульгенция от церкви! Для вас и вашей дочери!