— Александр Васильевич помилуйте! Перед вами генерал-адмирал Российского флота; найдём мы суда для ваших надобностей!

— Вот это славно! Слышал я про ваш кунштюк с уральскими баржами; нечто подобное и здесь бы пригодилось! А я ведь несколько сродни вам: у меня теперь свой флот есть!

Оказалося, у Суворова, кроме постройки и исправления крепостей, были ещё на руках флотилия и войска. Большая часть гребной флотилии находилась в шхерах, меньшая на озере Сайма. Флотилия была не малая, в ней числилось до 125 судов разных названий и величины с 850 орудиями, и на Суворове лежали обязанности по укомплектованию и обучению людей. Кое-какие практические сведения по военной морской специальности он приобрел раньше, в Очаковском лимане, где ему тоже подчинена была флотилия, и продолжал в Финляндии присматриваться к делу. В первую свою сюда поездку, он брал частные уроки, о чем и писал тогда же Турчанинову; позже, по некоторым известиям, он в шутку просил испытать себя в морских познаниях и выдержал экзамен довольно удовлетворительно. Если начальствование флотилией не было номинальным и требовало от Суворова трудов, то тем паче — командование войсками!

— Ах, Александр Павлович! Все укрепления, каналы, флотилия не причиняют и десятой доли неприятностей, что насылают недруги мои за состояние армии! Большие неудовольствия начались супротив меня в Петербурге. Ныне высокие чины в Военной коллегии ведут себя развязно и дерзко: всё осмеивают и осуждают взгляды мои на субординацию и дисциплину. Верно, эти господа понимают дисциплину в кичливости, а субординацию в трепете подчиненных.

— Да, Александр Васильевич, Военная Коллегия теперь не наша. Не смог я получить пост ея президента!

— Отменно жаль! Думаю, мы с вами, Александр Павлович, великие бы сделали дела! Но есть ещё один путь… Попробуйте при оказии и получить от государыни пост генерал-инспектора инфантерии и генерал-фельдцейхмейстера. Должности сии дают право руководить обмундированием и обучением войск. Очень больное это дело!

Я сразу же понял, о чём он говорит мне. Месяца через два или через три стали ходить слухи, будто войска в Финляндии наги и босы, солдаты, работающие на укреплениях и каналах, не имеют рабочего платья; будто все люди вообще не получают срочной по закону одежды, денежного довольствия, и тому подобное. Эти вести оскорбили и раздражили Суворова. Он направлял в коллегию письмо, опровергающее взводимые на него вины, с подробностями объяснял, что снабжение войск одеждою не принадлежит к его, Суворова, обязанностям и власти.

— Все работы в крепостях и на каналах производятся нарядом людей от земли и от войск, на точном основании высочайшего повеления. Солдатам платят по 5 коп. за сутки; эта норма одобрена Государыней! Притом, хотя таким образом солдаты заняты на работах, но уделяем время и воинской экзерциции. Ныне распущены они на зимние квартиры, но не в виде мужиков рабочих, но солдат, готовых весною встать под ружьё. Притом указал я начальникам, что труды здоровее покоя, дабы и зимой солдаты не были праздны.

И тут тоже я понимал, откуда «растут ноги». В высших служебных сферах Петербурга с недавних пор пошли толки, что Суворов не жалует солдат, эксплуатирует их бесчеловечно, с целью выслужиться самому, и оттого они в огромном числе болеют или бегают за границу. Говорили, что Суворов, имея странный взгляд на медицину и лечебницы, закрыл вовсе госпитали, а потому несчастные солдаты мрут, как мухи и что убыль людей в Финляндии дошла до громадной цифры.

В те времена военно-врачебная часть и в Европе-то находилась в жалком состоянии, а в России отличалась совершенным безобразием. На русский военный госпиталь можно было смотреть почти как на могилу; толковых врачей в русской армии было чрезвычайно мало; были они почти все из немцев, врачами являлися только по названию, а жалованье получали ничтожное. Смертность в войсках была страшная, ну а в рекрутах, до прибытия их в войска, и того больше. Были местности, именно Кронштадт и Финляндия, где скорбут уносил из войск полкомплекта ежегодно. В последние годы военно-врачебная часть несколько улучшилась, потому что службу врачей стали оплачивать лучше, однако улучшение сие было незначительно.

— Однако же, Александр Васильевич, разве стоило закрывать госпиталя? Они, хоть и дурны, а всё же это лучше, чем ничего?

— Да, а госшпитали я и верно, позакрывал. Ныне контракты подрядческие в госпиталях истинно разбойничьи, а содержание больных служит предметом самого наглого лихоимства! Порядочной величины госпиталь, не стоящий впусте, есть золотое дно для всякого рода неразборчивых охотников до наживы; Мне ведь предлагали взятку в 7000 рублей за то только, чтобы он не закрывал госпиталей.

— Так, так, а давайте-ка поподробнее!

— Что сказать? Главные злоупотребления основываются на числе умерших, времени их смерти, способе счисления их и проч. Ведь мертвая собака не лает!Вот, скажем, брошен в яму фланговый рядовой Алексеев, а когда он помер, сколько дней пролежал на госпитальной койке, каких и сколько лекарств на ней он изведал — кто разберёт? Не будет же никто его выкапывать и дознаваться по трупу! Бывает и ещё веселее: иной положит себе в карман 2-месячный провиант на известное число людей, в надежде, что авось повымрут за это время; но по несчастью для него, полностью и не умерли; и в таком случае эти, «запланированные» мертвецы, отправляются гулять за милостынею, до истечения известного срока.

— Но смертность ведь и вправду велика?

— Исключительно! При суровом климате Финляндии и обилии болот, солдаты, особливо уроженцы других мест России, хворают тут оченно много: зимою скорбутом, весною и осенью — лихорадками, летом — поносами и горячками. Но ведь то не моя вина: это неустройство длится уже шестьдесят лет. Приехав в Финляндию, застал я годовую смертность в войсках огромную, и Военной коллегии это известно. Притом, гошпитали переполнялись, злокачественность их увеличивалась, и они делались буквально гнездами заразы. Оттого я их и позакрывал; людей, наиболее пострадавших от болезней, велел выключать в отставку, а остальных передали в полковые лазареты.

В дальнейшем разговоре выяснилось, что Суворов, принимая во внимание страх солдат перед госпиталями, старался оставлять больных при войске, устраивая лазареты и «слабосильные команды».

— У нас заведено давать слабым льготу, и помещать их на пользование в особой казарме или в крестьянских домах; соблюдать крайнюю чистоту; потному не садиться за кашу, не ложиться отдыхать, а прежде разгуляться и просохнуть. На лихорадку, понос и горячку — голод, на цингу — табак. Кто чистит желудок рвотным, слабительным, проносным, — тот день голод. Солдатское слабительное — ревень, корень коневьяго щавеля тоже. Даём из предосторожности капусту, хрен, табак, летние травки. Приказываю непрестанное движение на воздухе.

Из всего, мною услышанного, стало понятно, что Суворов был, что называется «гигиенист», то есть он шагнул далеко вперед сравнительно со своими современниками. Зная быт солдат, их понятия, симпатии и антипатии, как свои пять пальцев, он не только не думал оспаривать их традиционную ненависть к госпиталям, но еще поддерживал ее. Это послужило поводом к злоязычию в высшем петербургском обществе. Не хотели и не умели видеть в Суворове, кроме чудака, еще нечто другое; как его живое, осмысленное обучение Суздальского полка в Ладоге относили к категории причудливых выходок, так теперь в Финляндии здравые гигиенические меры огласили вредным фантазерством, которое подбито эгоистическими расчетами.

Еще больше убыли смертью, ставилось Суворову в укор дезертирство. Но это было язвой всей русской армии того времени, особенно в войсках пограничных, так что в разных местах, за границей, образовались целые колонии русских беглых солдат. К числу таких районов принадлежала и Финляндия, которая, сверх того, служила ссылочным местом для порочных солдат, как кригсрехтных (осужденных по суду), так и переведенных из гвардии за проступки. Немудрено поэтому, что в финляндских войсках было постоянно много беглых, и хотя Суворов уменьшил размеры зла, но не имел времени и возможности добиться до существенного улучшения.