– Я пришла исполнить обещанное, – пропела Нагай-птица, оглядывая Машу и Костика лазоревыми глазами.

Нагай-птица согнула передние лапы, опустила крыло.

– Забирайся.

Маша, бережно придерживая Костю, залезла на широкую спину птицы. Перья трепетали от прикосновений, меняли цвета. «Не за что держаться. Я соскользну», – подумала Маша.

– Вы не упадёте, – пообещала Нагай-птица, – вы в безопасности.

Птица оторвалась от земли. Крылья поднимались и опускались величаво и медленно, мышцы играли, в полёте Нагай-птица перебирала лапами, будто и летела, и бежала по небу. Они поднялись высоко над блёклыми облаками Перепутья. Маша глянула вниз: вдруг разглядит Егора или хотя бы сад ведьмы. Но под ними и над ними уже не оказалось даже облаков. Их окружали звёзды. Маша раскрыла рот от восхищения. Небо переливалось. Звёзды усеивали небосклон, и не было свободного от них места. Они разгорались и гасли, перескакивали с места на место, вызванивали далёкую прекрасную мелодию. Не первый раз Перепутье пело для Маши, но впервые пение наполнило девочку спокойствием. Маша подняла руку, звёзды легли на ладонь, просыпались на спину Нагай-птице, отчего перья переняли их сияние. Нагай-птица рассмеялась, Костя повторил её смех. Наверное, звёзды напоминали Косте его карусель над кроваткой, и он радовался им.

– Посмотри вниз, Маша. – Нагай-птица снижалась.

Маша послушно опустила взгляд и не узнала Перепутье. Облака расступились, Перепутье простиралось освещённое сразу несколькими солнцами: восходящим, заходящим и ярким солнцем полудня. Между ними блистал месяц, выглядывала полная луна. Сад ведьмы был невредим. Белел от распустившихся цветов. По зелёной траве текли три реки – жёлтая, белая и чёрная. Реки сворачивались кольцами, меж которых бродила высокая фигура Стража. Лучилась отражённым светом звёзд бездна под мостом. На золотом пшеничном поле гудели торговые ряды: разряженные торговцы предлагали товар, довольные покупатели выбирали нужное. На краю поля Нагай-птице махал Хранитель. Маша помахала ему в ответ, Хранитель обернулся шаром света.

Над лесом поднимался серебряный туман, он больше не казался тёмным. Холмы цвели разнотравьем, но не было среди них ни одного фиолетового цветка, скрывающего сонные шипы. По холмам шла Вирь-ава, за ней бежали её грибы и кролики ведьмы. Их было так много! «Желтоглазые тени обрели пушистые тела», – догадалась Маша.

– Иным предстаёт Перепутье, когда и ты иная, – сказала Нагай-птица.

Она с шумом опустилась на берег реки. Хранитель, Вирь-ава и Лодочник ждали Машу там. Кролики обступили их. Маша слезла со спины Нагай-птицы, показала всем Костю.

– Забавный мальчонка, – усмехнулся Лодочник, – Константин Звонов. Сын, брат, мужчина, будущее.

– Дитёнышко какое, ути-пути, – Вирь-ава сделала Косте козу корявыми пальцами, Костя засмеялся смехом Нагай-птицы. Ему понравилось так то ли смеяться, то ли петь.

– Голос какой! – воскликнула Вирь-ава. – Певцом будет!

– Ты справилась, – поздравил Машу Хранитель и унял свечение, чтобы Маша могла смотреть на него.

– А Платон как? – тут же спросила Маша. – Где он?

– Я отвёл его к отцу, как и обещал.

– Подтверждаю, – кивнул Лодочник. – Я перевёз Платона через границу.

Маша чуть не бросилась Хранителю на шею, но обнять свет, наверное, не получилось бы. Обнять Лодочника не хватало духу. Он прятал лицо под капюшоном и держал весло рукой из детской книги об анатомии.

– Я увижу его? – спросила она вместо этого.

– Всё возможно, – ответил Хранитель. – В твоём случае уж точно.

– Как погляжу, – заговорил Лодочник, – ты опять кого-то нашла, кого-то потеряла. Где твой кролик, Мария Звонова? Вон их сколько, а твоего нет. Костика, если я правильно помню.

– Его зовут Егор, – поправила Лодочника Маша. – И он не кролик. Он спас меня и Костю.

Лодочник откинул капюшон. Машу разглядывал молодой человек с золотыми кудрями. В сторону холмов поглядела девушка с россыпью веснушек на носу и щеках. Обратно повернулся мужчина в очках. Лодочник вздохнул, широко раздув ноздри, замер, всем телом подавшись туда, где остался сад ведьмы, и произнёс:

– Как знать, кто кого спас. И спас ли…

– Ну тебя, загадочник! – перебила его Вирь-ава. Грибы норовили забраться на неё, но старушка продолжала умиляться Костику.

– Ревнуют, – усмехнулась она.

Особо настойчивый гриб запрыгнул на её согнутую левую коленку, Вирь-ава не согнала малыша.

– Всем любви поровну достанется, глупышоноши!

– Да, – твёрдо сказала Маша. – Потому что любовь не уменьшается, когда её разделяешь с другими. Она увеличивается. Меня этому научили вы. – Она помолчала немного и добавила: – И всё Перепутье.

– Крокодил больше не льёт горьких слёзушек? – подмигнула Вирь-ава. И они обе улыбнулись.

– Не знаю, как крокодилу, но моей лодке пора в путь, – объявил Лодочник. Маше не верилось, что прощание будет таким скорым. Она хотела побыть с ними ещё немного, рассказать о саде, о браслете, о ведьме и больше всего о Егоре.

Вирь-ава снова сделала Косте козу, Хранитель подгонял кроликов в лодку.

– Не переверните, – пробурчал Лодочник.

Маленькие лапки касались лодки, и кролики превращались в детей. Высоких и низеньких, худых и полных, большеглазых и курносых, с веснушками и смугленьких, блондинов, рыжих, темноволосых, лысых или со смешными хвостиками на макушке. Их было много, детей ведьмы, и они разом говорили свои имена. Маша видела, как расширяется свет Хранителя, как растёт лодка, как блестят от слёз глаза Вирь-авы. Маша наполнялась именами детей-кроликов. И точно знала, что запомнит все.

– Твоя очередь, брата держи покрепче, – обратился к ней Лодочник и протянул руку. Маша прыгнула в лодку. Вышло неловко, и на короткий миг Лодочник прижал Машу и Костю к себе, чтобы они не упали в воду.

– Вот мы и обнялись, – рассмеялась Маша, – и вовсе не страшно.

– И впрямь не страшно, – согласился Лодочник и откашлялся, накрывая юное, мальчишеское лицо капюшоном.

Кроликов в лодке не было.

– Ты их уже отвёз? – удивилась Маша.

– У каждого свой путь из Перепутья, – напомнил Лодочник, и Маше не потребовалось других объяснений.

Лодка поплыла против течения. Лодочник не спешил. Размеренное покачивание навевало сон, Маша зевнула. Костя тоже растянул крошечный рот в зевке. На границе, в дивном сине-зёлено-жёлтом сиянии, к Маше подкралось сновидение. Она узнала свой класс, парту и одноклассников. И – радость переполнила её до краёв – среди них, за соседней партой слева, сидел Егор в дурацком свитере с кроликом. Маша заснула, улыбаясь Егору.

«Я знала, знала, что ты придёшь».

– Вставай, Маруся, в школу опоздаешь, – шепнула мама на ухо.

Маша натянула одеяло на голову. Под одеялом пахло оладушками и кофе. Коварные ароматы пробрались под тёплую защиту сна и окончательно разбудили Машу. Оладушки. Для неё. Кофе. Для мамы и папы.

– Оладушки для Маруси, кофе для нас с папой и пюре из спелой груши без сахара для Пиратской Косточки! Будем пробовать новое блюдо, а, Костик?

Пюре для Кости! Маша подскочила на кровати. Мама вспомнила о Косте! Значит, это был не сон! Значит, у неё получилось! Значит, она действительно выбралась из Перепутья и вернула Костю!

Маша босиком, в пижаме побежала на кухню. Костя сидел на руках у папы, мама накрывала на стол. Маша зарылась папе подмышку, обняв их с Костей обоих сразу. Затем оторвалась, неся на себе кофейный и молочный ароматы, и обернулась к маме. Мама уже раскрыла руки для объятия.

– Какие нежности! – смеялась она.

Мамин смех напоминал мелодию звёзд.

Маша шла в школу. Она ощущала себя целой. Словно до сегодняшнего дня она была коробкой пазлов, в которой детали валялись кое-как. Но вот теперь сложились. Причём сложила пазлы именно Маша, не кто-то другой. Они были деталями одной картинки: мама, папа, Маша, Костик. Их объединяла любовь – последняя, самая важная деталь, о которой порой легко забыть. В наружном кармане рюкзака, чудесным образом очутившемся в прихожей, лежал телефон. В нём не сохранились фотографии с Перепутья. О приключении, о долгом пути и о верном друге напоминало единственное фото. Синеглазый кролик, которого не смогли вспомнить ни мама, ни папа. Но навсегда запомнила и добавила в картину, собранную любовью, Маша.