Колодец остался позади. Маша знала, если обернётся, не увидит его, как до того холмы. Лес отрезал то, что она уже прошла. И готовил новые сюрпризы.

Маша думала о нерешённых задачах по математике. Думать о собственном одиночестве уже не выходило. Не получалось думать и о Косте. От одной мысли о братике ей хотелось сесть под деревом и плакать. А с плачем опять не складывалось. Вот Маша и вспомнила о школе. Она не сделала домашнее задание! По математике задали целых три примера и две задачи. Летом надо было выучить таблицу умножения. Маша отлично помнила ровные столбики цифр, от единицы до семи, умножение на девять тоже запечатлелось в памяти, но упрямая восьмёрка не запоминалась. Маша считала деревья, умножала и делила их. Прикидывала, сколько же выходило раз по восемь и потом ещё по восемь. Насколько большой и густой лес Перепутья? Руки Маша держала в карманах, камень запрыгнул в ладонь и что-то бубнил. Маша пару раз спросила, не знает ли он, как выйти из чащи. Ответ не разобрала. Спина болела от тяжёлого, намокшего рюкзака. Бросить его, полный учебников и тетрадей, Маше не позволяла совесть.

По русскому тоже много назадавали. После первого класса, в котором даже оценки не ставили, количество домашних заданий второго года закрутило Машу водоворотом. Он зародился у доски, раскинулся на весь класс и достиг её комнаты. Но учиться было интересно. Особенно Маша любила окружающий мир и русский язык. Мама хвалила Машин почерк и помогала заучивать правила вроде «жи-ши», «ча-ща», «чу-щу». Вчера Маша не догадывалась, в какую «ча-щу» она попадёт. Зато теперь, когда вернётся, точно справится с домашкой по русскому – написать пословицы и поговорки про лес. Потому что лесом наелась вдоволь.

– И почему нас не учат, что делать, если попал в сказку? – возмущалась Маша. – Я как Гензель и Гретель. Почти. Им домик съедобный попался в лесу, а мне колодец. Вдруг у ведьмы дом съедобный? Ни за что не попробую. А если окна будут из леденцов? Нет-нет, даже если из леденцов, не попробую!

Маша делала вид, что разговаривает с камнем, хотя на самом деле она вела беседу «с умным человеком», как говорили родители. Умнее себя никого в мире не сыщешь – и поспорить можно, и согласиться, и поругаться, и поддержать. Но и глупее собеседника порой не найдёшь. «Какой домик? Ведьма Костика украла, будет она тебя вкусняшками кормить!» – пробурчал «умный человек» в голове Маши. Маша надулась. Но на саму себя долго обижаться было сложно, и она решила снова обидеться на шар света.

– Ты меня опять к страшилке какой-нибудь приведёшь? Я хочу к Егору и Платону, слышишь? К друзьям! А потом выводи нас к Косте, – тут Маша добавила слово, которое частенько забывала, – пожалуйста! Ты же на самом деле добрый, да? Егор сказал, Перепутье помогает, когда не ждёшь. Я не жду, честное слово! И ты меня выведешь, да? Как бы я хотела сейчас к маме… Холодно так…

Свет, услышав Машину жалобу, поплыл быстрее и резко свернул влево.

– Ты знаешь, где можно согреться? – Маша растолковала движение шара по-своему. – Камушек, сейчас выберемся из тумана!

Свет действительно вёл Машу к теплу. За деревьями блеснуло оранжевое пламя, затанцевало впереди, неровное и игривое. Маша бежала за шаром. Постепенно пламя перестало плясать и обернулось костром, небольшим, жарким, весело лижущим дно котелка.

Свет вывел Машу на лесную опушку. Прямиком к спокойно играющему веточками Платону.

– Вот ведь счастье какое! – ударил по ушам громкий голос. – Ещё дитёнышко пожаловало! Что ты стоишь как неродное, подь сюды!

Голос походил на рёв, в мешанине рыка и завывания не выговаривающий букву «с», и шёл откуда-то из котелка.

– Платон, – прошептала Маша едва слышно. – Платон!

Над головой перекатывалось «Иди сюда, дитёнышко!».

«Оно съест Платона!» – кричали Машины мысли. Она подбежала к малышу, отбросила ветки, подхватила Платона и рванула обратно в чащу.

– Что ж делается? – пробухало за спиной. Раздался дикий вой, что-то хлестануло Машу по пяткам, подбросило над землёй, поймало в полёте и вернуло их с Платоном к костру. – У-у-у-у-убежать решила? Кто ко мне попал, не убежит, – голос затих и мягко закончил: – Не поевши! Супу хошь?

Платон со смехом вернулся к веточкам. Маша, не решившись на вторую попытку побега, разглядывала новую «страшилку», к которой её привёл свет-предатель.

Высокая худая старушка со спутанными волосами помешивала варево в котелке большой ложкой. Её седые космы окутывали тело с ног до головы так, что за ними почти не разглядеть платья, свисающего с плеч. Голова старушки, огромная, оттянутая волосами, держалась на тоненькой шее, крохотные глазки сидели вплотную к такому же крохотному носу. Зато выпирали и кривились в беззубой улыбке толстые-претолстые губы.

Старушка скакнула к Маше сильным прыжком и закачалась на единственной ноге с длинным когтем на большом пальце.

– Вы кикимора? – пролепетала Маша.

Сперва она решила, что перед ней Баба-яга, но у этой старухи не было избушки на курьих ножках, иначе она не стала бы варить суп из Платона прямо в лесу. Да и нос старухи не походил на нос Бабы-яги. В сказках говорилось, что у той нос до подбородка доходил. Второй известной Маше обитательницей сказок была кикимора. «Какая разница, Баба-яга или кикимора? – подсказал “умный человек”. – Всё равно съест. Обоих».

Старушка замахала ложкой, к Маше полетели горячие брызги.

– Вот всегда обозвать норовят! Разве я на кикимору похожа? Я ж пригожа, молода, я ещё хоть куда! Да и дома человечьи она любит, а мне лес по душе. Здесь свобода! – старуха больше не выла. Шмякала огромными губами, коверкая, кроме «с», буквы «ж» и «з». – Вирь-ава я, имя вишь какое красивое, а ты меня кикиморой!

Вирь-ава прыгнула поближе к пятившейся Маше.

– Да не бойся ты, дитёнышко, тебя ж ко мне огонёк вывел. Не по виду суди, а по делам гляди.

– Огонёк ваш меня и к колодцу вывел, – пожаловалась Маша. Ужас перед шепелявой старушкой отступил, но верить ей Маша пока не собиралась, – а там русалка сидела. Я думала, она добрая, а она меня хотела в колодец затащить, чтобы в мой мир выбраться. А теперь вы. Платона съесть собрались и меня вместе с ним?

Старушка часто заморгала маленькими глазками.

– Бог с тобой, не ем я дитёнышков. Всех заплутавших зову, пою им, плачу, по лесу выкликиваю. На зов мой они к теплу выходят. Я им супчика. Тут пощекочу, там подую, тут сказку расскажу, там волос расчешу, и дитёнышко успокаивается. – Вирь-ава провела растопыренными пальцами по воздуху, словно расчёсывала волосы невидимому ребёнку. – Давненько, правда, в лесу нашем дитёнышки не плутали, бережёт их Лодочник, по Хранителям развозит. Но этот дитёнышек совсем заплутал, – Вирь-ава глянула на Платона, – не говорит ничего, ни мамки не помнит, ни Хранителя не знает. Теперь вот ты пожаловала, хмурая да боязливая.

Вирь-ава вытянула губы, получилась смешная толстая трубочка, в которую она подула-повыла. От такого зрелища Маша фыркнула, а потом рассмеялась. Старушка обняла Машу за плечи, подвела к костру. Маша смеялась и смеялась без остановки. Смех заменял слёзы, помогая намного лучше. Маша почувствовала, как вслед за страхом отступал и холод. Вот уже она сидела на пеньке, в руках грубая плошка, в плошке – коричневая жижа, пахнущая хвоей.

– Суп из шишек, – сообщила старушка. – Пей, остынет.

Маша сделал глоток и вытаращилась на лесную обитательницу, не зная, что делать: выплюнуть горькое, щиплющее нёбо варево или проглотить.

– Вкусно! Пей, пей! Мельница сильна водой, человек – работой да едой.

Маша послушно приблизила плошку к губам. Старуха следила за ней, ни к чему было её злить. Но старушка рассматривала Машино запястье, на котором сидел браслет из змеек.

– Ты кровь свою дала Матери Ночной?

– Ночной Матери? – Маша отложила плошку.