Напали вдвоем на последнего посетителя.

И дева-библиотекарша смотрит: пора на свиданьице. Для молодой женщины я случайный планидник, гадатель, мужичок повиальный. Ведь только в консерватории роман молодой дамы и взрослого музыканта необходим – иначе, кто введет в музыку? Но от частых встреч-повторений родник горячий вытек, скукоживается плоть женская, вслед увянет мужская, – не встретиться в жарком соитии. И вера возненавидена, и кровь прольется. Истина рассасывается; какой-то почти неощутимый ползущий неостановимо сологубовский фантом-червяк проникает в нутро бедной девочки от злых чужих слов.

Даже вера выбледневает, как майская трава под кинутой на лужок каменюкой.

На войне неверующих нет?

Удивительно Розанов вывел, что в то время как в Ветхом Завете был Иов, в христианском мире не появлялся такой бунтарь веры никогда, были одни прохвосты. Каким-то образом были только люди вовсе не верующие, были люди в высшей степени недостойные, а потому отрицающие Христа.

Но чтоб человек с достоинством, не вольтерианец, не атеист либеральный отрицал Христа, чтобы он, так сказать, жаловался Христу на Христа, как Иов – Богу на Бога, то этого никогда не было. И как-то это странным образом – невообразимо.

Боже, отчего? Одна из тайн мира и христианской истории.

Но где эта история? И что я скажу? Для чего позвали и за что платят? Я лишь простой и отдаленный от тайн власти персонаж строки.

Но и тут удар Розанова: ведь, как ни страшно сказать, вся наша великолепная литература ужасно недостаточна и неглубока. Она великолепно изображает, но то, что она изображает, – отнюдь не великолепно и едва стоит этого мастерского чекана. ХVIII – это все помощь правительству, сатиры, оды – всё; Фонвизин, Кантемир, Сумароков, Ломоносов, – все и всё.

Да, хорошо…

Но что же, однако, тут универсального?

Все какой-то анекдот, приключение, бывающее и случающееся, – черт знает почему и для чего. Все это просто ненужно и неинтересно иначе как в качестве иногда прелестного сюжета для рассказа. Мастерство рассказа есть и остается: есть литература. Да, но как чтение? В сущности, все – сладкие вымыслы.

Неужели и сегодня русская история еще почти не начиналась?

И литература вся празднословие, почти вся.

Наверное, Розанов знал, что напишут и скажут о нем. Так ведь не люблю Розанова! – со следующий страницы газеты сообщает модный московский литератор Бычков. А кто его спрашивает? И осмотрительно: ведь мог бы, любя, пострадать. Розанов предупреждал: кто будет хвалить, высуну длань из гроба и дам по щеке. Вся наша русская философия – философия выпоротого человека? Столичному литератору меньше всего нравится считать себя выпоротым, пусть терпят провинциалы. Но есть же русская стихия – беспорывная природа Восточно-Европейской равнины. Вздох… Бог не может не отозваться на вздох. Произносится имя Бога, да только неизвестно когда.

Только не пишите ничего, не старайтесь: жизнь упустите, а написанное окажется глупость или не нужно.

Так, стало быть, не надо писать? Но тогда уже вслед Розанову:

– Зачем печатаете?

– Деньги дают.

Ни денег, ни славы, даже притих страх и трепет. И себя бы жалеть, но ведь не надо нисходить к слабостям.

Постоянно леплю из чужих слов собственного двойника.

От лучинки к лучинке.

– Анечка-библиотекарша, не выключай люстру в сто лучин! Пока горит, прочитаем еще на рубль.

– Сейчас, сейчас!

Отозвалась библиотекарша на призыв – закончилось проветриванье в библиотеке.

Звякнул телефон – на карту перечислена еще одна сумма. Я раньше столько получал за полгода службы.

Не видать ни зги – ни свечки, ни кочерги.

Розанов полагал себя выше людей, которые окружают. Он, если рядом никого не оказывалось, определял на роль двойника самого себя. Вроде не подражал никому, да ведь в мире, где есть откровение, всегда уже только подражание. И прежде всего, когда с ужасом отвергает всякую мысль о подражании.

А Президент кому подражает?

Розанов подтянул времена к точке-свечечке. Стремление прехождения: прошлого уже нет, а будущее не наступило. И нужно особое всматриванье… вслушиванье, обоняние-нюх. Сводить к свечечке все времена. Как будто бы есть какая-то особая надпротиворечивая логика – такой ход даст возможность проникать в тайны существования.

Но Президенту мои слова казенные, конечно, известны.

Не кинется же вслед почти бессознательному юродству закон писать на опавших листьях, указ изобразить по-розановски на манжетах. Но странны все-таки проблески: всякий, кто сумеет преодолеть внешнюю причудливость Розанова, тот непременно подступит к страшным загадкам человеческого духа, заглянет в самую глубину бытия.

Как примирить великоросов и малороссов? – тут как тут Розанов. Только пониманием, терпением и любовью. Нужно друг друга беречь, нужно беречь не только деловым образом, но мысленно, не заподозривать, не приписывать худых мотивов и худых поползновений. Вопрос размежеванья народностей должен идти эпически и спокойно, а не лирически, страстно и с порывом.

Майдан быстро вспыхнул и прогорел, но долго будет чадить.

Снарядов и мин много осталось от советских запасов, да еще коллеги-прибалты в костер подкинут. И поляки, и даже братишки-болгары.

В первую поездку в Европу я увидел бесконечный для взгляда солдатский погост в Польше.

Что теперь?

Если в наступающей эре государственных и этнографических отношений содержится какое-нибудь живительное зерно, какой-нибудь новый напиток, – то не в вере ли заключается? Есть же средство жить по любви, а не по закону подчинения – привязанность и братство соединяет крепче, нежели страх и повиновение. Но все это – именно сказ неторопливый и эпический. Не торопите нас, хохлы, – не торопите эти страшные дни, месяцы, годы – и вам все будет дано, будет дано больше и лучше, чем вы сами желаете.

Розанов взывал к странному теперь почти невозможному пониманию, но Президент выслушал. Следует понять: дано будет ни одним народом другому, не властью, не государственной силой. Дано будет самим ходом благоустраивания, следованием целесообразности – не на основе гармонии, которой больше нет, не на основе изначально смысла, которого теперь тоже нет. Но если нет места встречи жизни и понимания, то вопрос о подлинности существования даже не может быть сформулирован. И навстречу выступит абсолютная безответность: некого спрашивать, не с чем соотнести тайну.

И все потому, что нет места, где можно было бы спросить.

Я оглянулся – как раз зашли поляки и один с победной улыбкой переводчик-украинец. Смотрели на полки с изданиями, мерцающие мониторы, с портрета за ними следил взгляд Президента. Оглянулись на меня, когда еще раз звякнул телефон, – пришла библиотечная доплата на книги. Вот тут разбогатею и обленюсь – скажу сейчас вслух про опыт тела и силу любови, улыбнется дева, склоняясь. Поляки кивнут внимательно, чуть свысока. Снисходительно улыбается представитель украинской метафизики. И я вслух по-русски.

В библиотеку Думы со мной уже заглянул.

Какой мыслею можно остановити войну? – Переводчик кивает, хохол всегда все самое главное уже знает.

Григорий Сковорода прямо из корчмы: ведь сроден человек божественному замыслу о себе. Жизнь человеческая единственная и неповторимая, поэтому мера только счастье. Но смертному быть во временном мире счастливым невозможно. Увидел в счастии превращение, в друзьях измену, в надеждах обман, в утехах пустоту, в ближних остуду.

И чтоб понять, Моисей слепил книгу. Случайное теперь схвачено стяженностью, случай стал действием и судьбой. И над каждым висит полная перемена участи. Ведь обитаемый мир касается тварей. Мы в нем, а он в нас обитает. Моисейский же символический тайнообразный мир есть. Он ни в чем не трогает обитательного мира, а только следами собранных от него тварей путеводительствует, взирая на вечную твердь. А вслед византийский автор Прокопий Кесарийский поразившую его особенность отметил, сообщая об обычаях славян: «Судьбы они не знают» – не знают непреложного рока. Принимают лишь судьбу-фортуну, которую можно уговорить и с которой можно договориться. Не признают непреложную судьбу-фатум. Изо всех книг выстрочники-человечки сейчас по земной тверди кто бéгом, кто скоком, кто ревом машинным через российскую границу. Кто возле ростовского Миллерово уже документы собрал, чтоб порскнуть со своего надела, если начнут стрелять из-за украинского кордона.