— А-а! Миша! Дамэ! Дамэ!
Все встрепенулись и увидели Мишу. Он как из-под земли вырос. Сметая стулья, он бежал к столику и что-то неразборчиво выкрикивал. Я допела песню и тоже рванула к столу. Мы с Адонисом, как по команде, бросились навстречу друг к другу, и, обнявшись, стали нервно тереть спины и плечи друг друга, как корявые угловатые любовники. Миша, спотыкаясь и падая, подбежал к нам.
— Я всё-всё видер! — проорал он, и на шее у него вздулись вены.
— Нет, это мой любовник! — крикнула я.
Адонис вдруг схватил руку Миши и в горьком раскаянии стал самоотверженно колотить ею себя по лбу. Миша сразу смягчился и, напустив на себя важность, подбоченился и направился к Ольге. Рухнув возле неё на диван и растирая пот по багровому пьяному лицу с красными закисшими глазами, он ругался всеми русскими матами, которые передали ему бесчисленные поколения хостесс.
Адонис залез в свою ди-джейскую будку и оттуда проговорил в микрофон на весь зал:
— Лиза, ты в порядке?
— Конечно! — приободрившись, крикнула она.
Сверху из будки он мог хорошо её видеть. Он просто истязал Ольгу влюблёнными страдальческими глазами и в отчаянье чесал затылок, макушку, тёр виски и лицо.
— Да! Да! Я удже правда понимаю твоя душа! Спасибо, Лизочка! Спасибо, свинья! Ты добрая. Пожаруста, уходи к нему! — проговорил надрывно Миша, — И ты тодже сюка! — неожиданно сказал он мне, — Ой, писидиетс какой-то!
— Тьфу ты! — я встала и пошла танцевать.
И снова переключившись на Ольгу, он стал горланить:
— Мне всё надоеро! Если не рюбов, прошчай! Я уйду!
Ольга, поджав губы, смотрела с презрением и отвращением. Миша поднялся и неожиданно на самом деле ушёл. Ольга с Адонисом озадаченно посмотрели друг на друга и с облегчением вздохнули. Через несколько секунд Адонис оказался возле Ольги. Они целовались, но уже без страсти и жара, как если бы за углом их караулил Миша.
На танцплощадке под какую-то филиппинскую песню я прыгала с нашими хостесс. Но когда зазвучала румынская песня, все филиппинки гуськом пошли за столик. Румынки выскочили в центр зала и стали танцевать, косясь на филиппинок неприязненно и грозно.
— Прекратите, — пыталась я перекричать музыку, — У нас у всех одна работа! Мы должны понимать друг дружку!
Румынки растерянно переглянулись и, вопросительно глядя на меня, пытались выяснить, чего же я хочу. Я схватила Алекс и Юки за руки и вернула их на танцплощадку. Остальные филиппинки тоже поплелись назад. Я пробежала по кругу и пыталась сцепить всех за руки, чтобы сделать дружный хоровод. Все были так обескуражены, что и вовсе перестали танцевать, а только озадаченно переглядывались, пытаясь понять общее настроение. Некоторые румынки улыбнулись смущённо и виновато, будто застеснявшись своей национальной неприязни. Другие ещё пытались неуверенно держать оборону.
— Давайте танцевать! — кричала я.
— Ты будешь танцевать под нашу музыку? — спросила блондированная румынка.
— Конечно!
Те удивлённо-благодарно рассмеялись.
Филиппинки настороженно, с недоверием, поглядывали на румынок. Топтались на месте, пытаясь танцевать, и силились улыбнуться. И за эти секунды общего смятения всем стало понятно, что в этой глупой национальной конфронтации нет настоящей непримиримой злобы и нелюбви друг к другу. Вопросительные взгляды большинства говорили:
— А что, разве вы нормально относитесь к нам? Правда? А мы думали, что вы нас не любите. Поэтому и мы вас не любили.
Вероятнее всего, на следующий же день всё стало по-прежнему, но в ту ночь все дружной гурьбой танцевали под румынские, русские и филиппинские песни без разбору.
XL
Стояло прекрасное солнечное искристое утро. Я отодвинула перегородку, и в комнату ворвался тёплый весенний воздух. Я вышла на балкон и раскинула руки. Хотелось закричать от невозможной прекрасной весны, переполняющей душу. Внизу красовались дворы, увенчанные бесчисленными кашпо с зазеленевшими разнообразными вьющимися цветами. А среди этой ярко-зелёной, изумрудной, оливковой зелени, как вспышки розового свечения, цвели божественно-красивые сакуры. «Ты же есть, господи, ты есть!», — шептала я, задыхаясь от восторга. Вокруг кружили наши голуби и пытались сесть на мои раскрытые ладони в надежде обнаружить корм. Птенцы их уже обросли перьями и пытались выходить из гнезда. На площадке мальчик с папой играли игрушечными джипами с дистанционным управлением. Оба одинаково увлечённо. По трассе ехали полицейские и в рупор вежливо просили водителей: «Освободите дорогу, пожалуйста». Машины отъезжали к обочине. «Спасибо большое. Спасибо большое», — благодарно отвечали полицейские. «Хорошая Япония. Родная. Будь благословенна, милая страна», — думала я с тоской и ностальгией, будто всё это уже превратилось в моё прошлое.
Я обвела на календаре сегодняшнее число. Было двадцать седьмое марта.
— Оля, просыпайся! Надо готовить шоу-тайм к прощальному вечеру, — будила я Ольгу.
С пререканиями, хохотом и спорами мы репетировали танцы с песнями к нашему празднику «Саёнара». К обеду мы выучили два танца, и когда собрались перекусить, зазвонил мой телефон, и на дисплее высветилось имя «Эйчиро».
— Эйчан… Эйчан… — сказала я шёпотом, как будто боялась спугнуть его, — Как хорошо, что ты позвонил, ведь уже послезавтра…
— Я знаю, знаю. Если я неизбежно тебя потеряю, давай хотя бы последние три дня побудем вместе, — сказал он печально и немножко застенчиво. Голос его дрожал.
— Спасибо тебе за всё, Эйчиро.
— Поехали в Ёкогаму? Только не будем ни о чём говорить, хорошо? Просто отдохнём вместе. Я хочу видеть твою прекрасную улыбку. Пусть не будет никакого уныния. Ладно?
Мы приехали в развлекательный парк «Sea paradise». За массивным стеклом в бассейне плескались огромные белые медведи. За стенкой на рукотворном бережке лежали толстые переливающиеся морские львы и котики. Они кричали плаксивыми голосами и смотрели на людей большими печальными глазами. Дальше, за низкой перегородкой, ходили смешные пингвины. Тоненькие и вытянутые, толстенькие и кругленькие, маленькие, большие, с жёлтыми хохолками, с красными щёчками, они были такие разные, что глаза разбегались. Важные, круглогрудые, они, как человечки, в перевалку подходили к перегородке и боком рассматривали нас, как мы — их. Рядом, в огромном зале, в аквариумах с разноцветной подсветкой пестрили бесчисленные невероятно красивые рыбы. Мы встали на эскалатор, и, словно оказавшись в капсуле, поплыли прямо вглубь гигантского аквариума. А вокруг нас, снаружи, сверху, снизу, повсюду сновали разные-разные рыбы такой необыкновенной красоты, что сбивалось дыхание. На верхушке стеклянного грота эскалатор остановился, и все в оцепенении наблюдали за удивительным действом. В аквариум спустился человек в водолазном костюме с большим бидоном. Двигаясь по вертикали, он раскидывал корм. И тысячи рыб, кружа вокруг него единым хороводом, образовали высокий, переливающийся, словно из фольги, смерч.
Мы вышли на улицу и упёрлись взглядом в какую-то вышку метров ста или больше. На самом её верху, на четырёх стульях виднелись люди. И вдруг все четверо, пристёгнутые к стульям, с дикими истошными криками полетели вниз с этой жуткой высоты. Приземлившись, обессилевшие от страха, они не могли пошевелиться. Подошёл человек, и, подняв железное крепление, подал каждому руку, чтобы помочь подняться. Люди, бледные, с блуждающими безумными глазами, шли неуверенными слабыми ногами.
— Ой, Эйчиро! Как страшно! Я тоже, тоже хочу! Пошли! — запрыгала я от радости.
— Нет, это на самом деле очень страшно! — сказал он строго.
— И хорошо! Пошли! — я тащила его за руку.
— Ну, тогда вначале в туалет!
— Да зачем?
— Потому что иначе будет «пссс».
Нас усадили, опустили на плечи железные крепежи, на животе застегнули ремни. Устройство загудело, и мы стали отрываться от земли. Суша стала маленькой, и повсюду простёрлось море, бесконечное, синее, прекрасное. Люди превратились в крошечных муравьишек, бегающих по небольшому куску земли. И всё вокруг было таким великим и удивительным. Зелёные массивы, могучее море, небо в перистых облаках. Только люди теперь казались совсем ничтожными, без толку суетливыми. Подъём прекратился. Напряжение было невыносимым. Я смотрела на наши болтающиеся ноги, и от того, что под ними не было подставки, почему-то, было ещё страшнее.
