— Вот этот толстый?! — я не поверила.

— Ну да, вот эта толстая… женщина.

Я вопросительно посмотрела на Ольгу. Мне стало казаться, что надо мной издеваются. Оля бросила на толстого человека короткий взгляд и кивнула, соглашаясь:

— Да, это тётка.

— Но как же? — пыталась я возражать.

— Посмотри на ее руки, — сказала Оля.

Руки были совсем женские. Нежные и крошечные. И голос был женский. Но часы на руках и одежда, всё было мужским. Нам объяснили, что эту женщину называют Ёдоясан, и она курирует всю работу клуба. Её манеры, резкие движения, курение на ходу, говорили о том, что она категорически не желает осознавать себя женщиной.

В клуб вошли двое японцев, и все вдруг неестественно-сладкими голосами запели: «Ираша имасэ-э-э! Ираша имасэ-э-э».

— Что это значит? — прошептала я.

— Добро пожаловать, — тихонько проговорила светловолосая девушка.

— И все так должны говорить?

— Обязательно.

— Щаз… Вот ещё я бисер не метала…

Администратор жестом показал русским идти работать. Девушки поднялись и направились к гостям. Потом оглянулись и сказали с невыразимой теплотой и состраданием:

— Девочки, ну, счастливо! Удачи вам! Держитесь, всё это можно пережить.

От этих слов мне стало холодно где-то внутри в районе желудка. Хотелось выскочить из клуба и бежать без оглядки в каком-нибудь неизвестном направлении. Но в этом не было нужды. Танака всё обсудила и сказала, что нам пора идти.

IV

Нас привели в ресторан европейской кухни. В переполненном кафе пришлось несколько минут ждать, пока освободится столик. Сложно было поверить, что все эти люди по собственной инициативе пришли сюда в такой поздний час набить желудки. За соседним столиком спал мужчина прямо с газетой в руках. Очки у него съехали на нос, а в пепельнице дымилась почти до фильтра истлевшая сигарета. За столом подальше сидела спящая девушка с кружкой кофе. Рука съехала вниз, и кофе медленно вытекал через наклонившийся краешек. Что заставляло этих людей так себя истязать?! Что им мешало пойти домой и как следует выспаться перед работой, понять было сложно. Впрочем, остальные люди были бодры, смеялись, выпивали и не собирались идти домой. Было три часа ночи. Это был будний день. Но в Кавасаки, как, впрочем, и во всей Японии, никто спать как будто не собирался. Танака заказала себе салат, а нам — гигантские порции, как для слонов, с пловом и жареными яйцами. Мы были голодные, но от усталости и перевозбуждения не могли есть. Ноги подкашивались от слабости. Глаза самопроизвольно закрывались.

— Поднимите мне ве-еки! — промычала Ольга басом и раздула ноздри.

Я стала поднимать ей брови, чтобы у нее открылись глаза. Танака взяла салфетку и написала на ней наш режим работы.

— Рабочий день с семи вечера до четырех утра, — пояснила она, тыча в салфетку.

— Выходные — каждое воскресенье? — спросила я.

Она отрицательно покачала головой:

— Только два выходных в месяц. И в какие дни — решает Ёдоясан.

— А можно было бы мне найти ещё одну работу? Полы мыть, к примеру? — сказала я.

Она подпрыгнула на стуле:

— Нет! У тебя только с нами рабочий контракт! Мы всё оплачивали!

— Хорошо, хорошо, — успокоила я её.

— Ваш макияж очень слабый. Только ресницы. Это неправильно. Надо много-много! — она выпятила губы, чтобы показать акценты, — Яркая помада. Понимаешь? И большие глаза! Мазать глаза надо сильно. И каждый день разные вечерние платья. Вы много привезли одежды?

— Да, да. И платья, и брюки.

— Только платья, — отрезала она, — Вы — леди! Стричься тоже нельзя. У тебя длинные волосы, — обратилась она к Ольге, — Это хорошо. Но чёрные волосы — это плохо. У всех японцев чёрные волосы. Поэтому японцы любят блондинок. Ты должна перекраситься в светлый.

— Да как я перекрашусь, — возмутилась Ольга, — скажи ей, что я брюнетка от природы!

Я собралась было перевести, но Танаке было достаточно интонаций Ольги, чтобы понять смысл сказанного.

— Не хочешь краситься — не надо, — ответила она зло, — Но гостей у тебя не будет, хоть ты и хорошенькая. Иногда будут дни, когда вам будут выдавать специальную одежду для праздников, — продолжала она, — Кимоно, одежда для школьниц и…

Тут она сказала какое-то слово, которое я не могла понять. Танака нарисовала на салфетке что-то похожее на плавки и топик.

— Танакасан! Я певица, я певица! — негодующе стучала я себе в грудь кулаком, — Посмотри, Ольга! Что за фигню она тут рисует! — злилась я.

— Да, да-а, ты певица! Конечно, певица! — заверяла меня в ответ Танака.

Когда мы приехали в апартаменты, нам открыла приятная девушка с наивными голубыми глазами. Выражение лица у неё было таким же печально-уставшим, как у тех русских, которые были в клубе.

Танака, сделав недоумевающие глаза, проорала с порога:

— Вы до сих пор не собрали вещи? Быстрее собирай своё тряпьё и тех двоих.

— Мои вещи собраны. К вещам подруг я прикасаться не имею права, — тихо ответила девушка.

Танака негодующе потрясла головой, не желая слушать:

— Go home! Go home!», — повторяла она взбешённо.

— Какой «go home»? — озадаченно говорила сама себе девушка, — мы отработали всего четыре месяца.

— Так вас ведь в другой клуб отправляли, вроде. Разве вас высылают в Россию? — спросила я.

— Да нет, конечно. У нас шестимесячный контракт. В другой клуб переправят. Уже третий клуб за четыре месяца.

— Почему?

— Потому что мы не приносим того дохода, который ждут от русских. А какой может быть доход, если мы только-только накапливаем гостей, а нас снова перебрасывают в другое место. А на то, чтобы гости стали ходить, уходит как минимум месяц. Господи, сил больше нет, — у нее мелькнули злые отчаянные слезинки.

Девушка представилась нам Натальей и с усталой улыбкой показала нам квартиру.

— По японским меркам это очень большая квартира. Здесь три комнаты. Для вас двоих это настоящая роскошь.

Квартира показалась нам едва ли не игрушечной. Потолки были такие низкие, что я могла стать на носки и, подняв руки, без усилий достать до потолка при своем небольшом росте. Весь интерьер комнат составляли лишь соломенные маты и встроенные ниши безо всяких изысков и украшательства. Стульев и кроватей не было. Легко вынимающиеся из пазов раздвижные створки служили наружными стенами и одновременно выполняли роль окон. Они не защищали даже от слабого октябрьского ветра. Слегка вибрировали. Такая обстановка действовала несколько угнетающе и внушала чувство уязвимости. Впрочем, кухня оказалась замечательной со всеми нужными атрибутами для приготовления пищи. Там же стоял большой телевизор с видеомагнитофоном. В центре кухни был маленький столик, и вместо стульев возле столика валялось множество маленьких подушек.

Танака ходила из комнаты в комнату, проверяя, всё ли на месте. Я валилась с ног.

— Танакасан, нет ли в этих апартаментах полотенца? Очень хочется принять душ и лечь спать.

Она вдруг расплылась в улыбке:

— Я подарю тебе своё.

И через минуту с той же неестественно-любезной улыбкой она вынесла мне из комнаты новое большое полотенце. Любезность эта не являлась её характерной чертой. Я насторожилась.

— А что она так мне скалится? — спросила я Наталью.

— Возлагает на тебя большие надежды. Пока ты потенциальный источник дохода — тебе улыбаются, — пояснила она.

— А нет ли здесь магнитофона? Мне нужно петь, репетировать, — спрашивала я Танаку. Порывшись в своих закромах, Танака отыскала и магнитофон.

Она терла глаза и таращила их, чтобы не уснуть на ходу.

— Пойду посплю, — сказала она и легла на матрас в одной из комнат. Через минуту мы услышали храп.

— Что же это за работа такая? Почему они так с вами обходятся? — спрашивала Ольга Наталью, — Они не любят русских?

— Да не в этом дело, — вяло отвечала Наташа, — Они любят всех, кто приносит много денег.

— А как приносить много денег?