— Вы плохо знаете, в чем заключается работа хостесс?

— Ну, я знаю, что надо сидеть с гостями, общаться, развлекать их, — говорила Ольга, загибая пальцы, — А как их развлекать без языка? Я же не знаю японского. А как ты общаешься?

— Немножко по-японски, немного по-английски. Был у меня в этом клубе гость, который чуть-чуть по-русски говорит. «Я больше не хотеть, — говорит, — душевная рана. Я хотеть честная русская, чтоби вэчная любов». Она засмеялась. Есть, конечно, нормальные гости. Но иногда, слава богу, редко, такие придурки встречаются!

— Какие такие? — перебила я.

— Ой, да тошно вспоминать, — неохотно сказала она, — Пришел как-то довольно молодой, с виду приличный такой мужчинка. Очень возбужденный был и пьяный. И что-то он мне начал такое рассказывать про свою девушку. Что хорошая она у него и честная. Но вот только что они почему-то поссорились якобы. И вдруг как ударил меня по лицу наотмашь. Я подскочила, побежала в туалет. Рыдаю, не могу успокоиться. А Момин, есть там менеджер такой, пакистанец, стучит мне в дверь и орет, что, мол, иди к клиенту, а то он уйдет. Я выхожу к Момину заплаканная, говорю: «Я не пойду к этому гостю». А он: «Пойдешь. Он извинится». Я умылась, подкрасилась. Села снова за столик к этому уроду.

— Извинился? — испуганно спросила Ольга.

Она устало подперла голову рукой:

— Да извиниться-то — извинился. Но как? Через губу говорит: «Ну извини, что это ты такая обидчивая?». Я до сих пор не пойму, за что он мне так влепил внушительно. От радости, что девушка у него такая хорошая?! Или от досады, что они поссорились?! Не знаю, — она вздохнула, потом как будто чуть-чуть приободрилась, — Ничего, девочки, не падайте духом. Такие люди — исключение. Первый месяц, конечно, самый трудный. А позже уже и гости свои у вас будут, и японский подучите. Надо ко всему быть готовыми, но бояться не нужно.

— А как не бояться, когда сидишь с иностранцем и не знаешь его языка. Да и о чем говорить с чужим человеком? — развела руками Ольга.

— Ну, конечно, девочки, если вы будете сидеть сложа руки и молчать, к вам никогда не будут ходить люди. К примеру, приходит гость после работы. Он ждет, что ты будешь ему сочувствовать. Вот ты и говоришь ему: «Бедненький, устал? Ну отдохни, отдохни». Делаешь ему коктейль, виски со льдом, и предлагаешь выпить. «А песенку ты хочешь спеть?», — ласково говоришь. И подаёшь ему каталог караоке. Это неважно, что он пытается как будто незаметно погладить тебя по коленке. Не важно, что тебя это злит и плакать хочется. Тебе нужно ему улыбаться, смотреть на него влюбленными глазами и держать его за руку. А скажет он тебе какую-нибудь пошлятину по поводу отеля и будет спрашивать, когда ты будешь к этому готова, ты ему с той же сладкой улыбкой отвечаешь: «Ой, прости, я так плохо знаю японский. Не понимаю, о чём ты говоришь».

— Ну как же терпеть все это?! — со злобой сплюнула Ольга.

— Да терпим, куда деваться. Мы с Маринкой в последнее время каждый день после работы сядем, наплачемся и тогда спать идем. А Лена вроде ничего. Смотрит на нас и удивляется.

— А что ты сюда поехала? Из-за денег? Ты не знала, что будет так трудно? — спросила я.

— Я ни о чём не думала. Уехала и всё. Не могла больше оставаться дома. Папа умер от рака, и почти одновременно мой парень бросил меня. Я думала, тронусь умом. Когда я сюда приехала, мне сразу стало легче. Дома было совсем невыносимо.

— Я тоже бежала сюда от любви, — сказала Ольга, — Я знаю, что не смогу его бросить в России. А сюда приехала, и всё, как бы меня ни тянуло к нему, я не смогу его увидеть. А за полгода, наверно, что-нибудь изменится. Станет легче.

— А что? Отношения плохо складывались? — полюбопытствовала Наташа.

— Андрей женат. Перспективы никакой. Надо перетерпеть, отвлечься, — сказала Ольга со вздохом, — Ты, Наташа, говоришь, что уехала оттуда, чтобы не плакать. Но ведь и здесь ты плачешь.

— Здесь я плачу от усталости и унижения. А там плакала от безысходности. От того, что ничего нельзя было изменить, — сказала Наташа горько.

— Появился у тебя здесь друг? Есть, кому поплакаться? — спросила я.

— Да где же я друга найду? В клубы в основном старики ходят. Им ведь охота полапать молодое тело. Да ещё и европейку. Вдвойне интересно. А молодые почти не ходят. Они ведь и так могут знакомиться и проводить время с нормальными девушками, а не с какими-то хостесс, которые сидят с ними из-за денег. Зачем им это надо?

Повисла пауза. Мы мучительно переваривали всё услышанное.

— Оказывается, я почти ничего не знала об этой работе, — сказала я.

— Тебе и не за чем знать, — ответила Оля, — Ты же будешь петь.

— Да, я буду петь, — повторила я в тон Ольге.

Наташа перевела на меня свой усталый взгляд. Продолжительно посмотрела со скепсисом, слегка наклонив голову, и сказала с грустной улыбкой:

— Ну, значит, будешь петь.

Ответ этот был красноречивее всяких других слов. Мне стало не по себе. И снова в районе желудка зашевелился этот противный холод.

— Я спать хочу, — сказала я.

— Там постель, — Наталья указала на комнату с приоткрытой дверью.

— Спасибо тебе, Наташа. Держись. Удачи вам в новом клубе, — сказала я сочувственно.

— Я здесь телефон свой оставлю на телевизоре. Звоните, вдруг захочется услышать русскую речь. Ну, с богом, держитесь. Спокойной ночи, Саша, — сердечно сказала Наталья.

V

Я рухнула в постель. Ноги отекли и, казалось, налились свинцом. Я очень хотела спать, но не могла. Мне было страшно. Бешено колотилось сердце. Перед глазами стояло личико моей дочки. Я рыдала и с ужасом повторяла себе: «Боже, куда я попала? Куда я попала? Зачем я сюда приехала?».

— Ну почему ты думаешь, что она не будет здесь певицей? — спросила шёпотом Ольга Наталью, — У неё по контракту…

Наташа перебила:

— Мы тоже по контракту — танцовщицы. Да пойми же ты, Оля, нет им смысла за свой счёт покупать певице визу, билет на самолет в оба конца и платить огромные деньги за аренду этой квартиры. А квартира эта дорогая. Я-то много бараков перевидала. Этот бизнес только на том и построен, чтобы мужики ходили к хостесс. Ведь если не будет хостесс, клубы будут пустовать. А если не будет певицы, от этого никто не будет в убытке. Зачем им на певицу тратиться?

Я положила на голову подушку и заткнула уши пальцами. Какое-то время я только слышала, как гулко часто колотится моё сердце. Потом мне стало казаться, что я таю. А потом, будто кто-то заколачивает гвозди. Постепенно они стали резиновыми и незаметно переоформились в резиновые слова и влетали мне в уши. «Давай покурим», — говорили гвозди. «Давай, я курю очень редко», — отвечали другие гвозди. Что-то скрипнуло и захлопнулось. И резиновых гвоздей стало очень много. Они бились мне в уши, нагло стучали.

Я проснулась. Девушки волокли по полу свои тяжелые сумки, прощаясь на ходу с Ольгой, и Танака подгоняла их. Мне снова стало страшно, что я не дома. Я накрылась одеялом с головой, чтобы защититься от этого чужого пугающего мира. И снова подступили слёзы, но сон окутал сознание.

Звонок был навязчивым и липким. Я проснулась и поняла, что звонят очень долго. Рядом спала Оля. От требовательного орущего звонка выскакивало сердце.

— Кто это может быть? — спросила я Ольгу испуганно.

— Это Скоростная черепашка, — пробубнила она.

Когда я открыла дверь, Танака с улыбкой протянула мне пакет:

— Это еда. Вы, наверно, очень проголодались. Взгляни, нормальная еда для русского человека? — сказала она ласково и снизу вверх выжидательно посмотрела на меня.

Я увидела лапшу и салаты в маленьких упаковках.

— Спасибо большое. Вы так добры к нам, — сказала я, стряхивая сон.

— Пожалуйста, пожалуйста, — ответила она с улыбкой, и вышла.

Проснулись мы по привычке в девять утра. Нужно было спать до обеда, чтобы выстоять всю ночную смену, но город шумел, а утренние лучи назойливо били в глаза. Спать не хотелось. Я открыла выдвижную стеклянную дверь на балкон и увидела солнечный веселый город. Чистый теплый воздух ворвался в комнату, и на душе было радостно от этой чудесной летней погоды. Улетали мы уже из приунывшей замерзающей России. А здесь всё жило и благоухало. Я в пижаме вышла на балкон. С девятого этажа просматривалась огромная территория. Внизу, как рой муравьев, бегали маленькие люди и суетливо разгружали грузовик с большими коробками. Похоже, это был какой-то склад. В последствии этот звук открывающихся дверей грузовика всегда будил меня в двенадцать дня и со временем стал таким привычным, как если бы это был сигнал будильника. Чуть подальше простиралась большая, весёлая, разноцветная детская площадка. Она пустовала. Только мужчина с пекинесом, рвущимся с поводка, пересёк её по диагонали. Кто-то с балкона этажом ниже радостно крикнул: «Охаё-ё!»