— Хей, Кача, Кача! Бидео чодай! Эйга митай! — прокричали хором Шейла и Аира.

— Ащита моттекуру?

— Хай, хай! Якусоку! Якусоку! — завопили они.

Обещание они не сдержали. Я отдала им видеомагнитофон безвозвратно, как показало время.

Через несколько минут снова раздался звонок.

— Ну что опять?! — сказала я, открыв дверь, и к удивлению своему увидела Кую.

Он закрыл за собой дверь и молча обнял меня и расцеловал. А я всё думала: «Как странно… Мы ведь люди разных национальностей, такие разные… Он иероглифы знает, говорит на таком непонятном языке… А вот обнимаемся и целуемся одинаково. Нет языков в выражении нежности. Не нужен перевод. Как в музыке нет языков».

Я поцеловала его и отстранила:

— Ну что ты приехал? Я ведь замужем.

— Я тоже женат, — сказал он.

— Прости, у меня будет чувство вины, понимаешь? Вина. Вина, — сказала я по-русски сама себе.

— Что? Зачем по-русски говоришь?

— Не знаю по-английски это слово, — сказала я.

— По-японски скажи.

— По-японски тоже не знаю. Вина. Плакать буду. А-а-ааа. Варуи онна. Нераренай. Понимаешь?

— А, понятно.

— Прости, пойми меня.

— Я понимаю, — сказал он невесело, — Не переживай.

— Хочешь чаю? — попыталась я переключить его.

— Хочу, — сказал он грустно.

— А вчера мне гость сказал, что я немного похожа на японку, — сказала я, делая чай.

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо. Я уже чуть-чуть ваша. Я хожу, смотрю в витрины магазинов, машин и часто думаю: «Я ведь немного похожа на японку!».

Он засмеялся.

— Ты ведь администратор. В коридоре камеры. Не боишься, что узнают?

— Боюсь, — сознался он.

— А что будет?

— Буду искать другую работу. Администратор с хостесс — нельзя!

Я подала чай и села рядом. Погладила его по волосам. Интересно было разглядывать его так близко.

— Красивые волосы. Жёсткие.

— А ты вся красивая. Не только волосы, — он нервно засмеялся.

Я взяла его руку и увидела маникюр. От этого пахнуло нарциссизмом. Я неприятно удивилась и отпустила его руку.

— У тебя и серьга, и маникюр, и цепочка…

Он достал цепочку, чтобы похвастать. Но мой взгляд остановился на другом. На ключице у него оказалось два шрама будто от пулевых ранений.

— Что это, Куя?

— Это якудзе, — сказал он спокойно, — Мне было десять лет. Они между собой паф-паф! А я бежал через дорогу. И в меня два раза паф-паф! Потом месяц лежал в больнице. Спал. Мама думала, я умру. Все думали.

— Спал? Ничего не слышал? Не просыпался?

— Не просыпался.

«Кома», — поняла я.

— Это судьба, что ты не умер.

— Судьба, — усмехнулся он, — Какое слово ты знаешь.

— Вчера выучила, — засмеялась я.

— Но, Куя, ведь и к нам в клуб приходили якудзе. Это так страшно?

— Приходили. Но они не опасны для нас. Но лучше с ними говорить осторожно.

Я вспомнила, как у нашего клуба остановилось сразу четыре лимузина. Оттуда высыпало огромное количество людей в чёрном. Но всё вертелось вокруг одного безнадёжно дряхлого старика. Едва он выкатился из машины, как к нему бросились люди в чёрных костюмах и чёрных очках, и, подхватив его под руки, почти понесли в клуб. Старик тоже был в чёрных очках. И когда его тащили под руки, очки сдвинулись набок и повисли на одном ухе. Картина эта была настолько гротескной, что мало походила на реальную, а скорее напоминала съёмки фильма «Люди в чёрном».

Возле каждого гостя посадили девушку. Меня как раз усадили возле почтенного деда. Старик постоянно говорил о нехватке времени и смотрел на часы. Циферблат был выложен бриллиантами, поэтому всякий раз ему приходилось щурить свои старческие слезящиеся глаза и искать нужный угол освещения, чтобы увидеть время. Но старания эти были тщетными, поэтому он через каждые десять минут подносил мне руку и глухим сиплым голосом спрашивал, который час. Я смотрела на глупого старика и думала: «Какой печальный финал. Тебе не меньше девяноста. Ты уже дышишь на ладан. А тебе до сих пор демонстрация стоимости этих часов важнее всего на свете. Бедняга. Бедняга…».

Мне, почему-то, не пришло в голову выяснять, откуда проистекает такая концентрация условностей, и я без задней мысли поинтересовалась у молодого японца, сидящего от меня с другой стороны, почему у него мизинцы такие маленькие и без ногтей. Похоже, вопрос ему показался издевательски-дерзким:

— Ты не знаешь, кто мы? — недовольно спросил он.

— Нет, — созналась я.

— Якудзе, — шепнул он мне на ухо.

— А пальцы здесь при чём?

— Я нарушил слово и отрубил фалангу.

— Два раза нарушил? На той руке тоже рубил?

— Да! — сказал он зло.

— Страх-то какой. А харакири не делаете?

— Нет, — ответил он обиженно, видимо, из-за того, что не обнаружил должного почтения.

Теперь мне задним числом стало страшно. Я рассказала этот диалог Куе, и он, ухахатываясь до слёз, обнял меня и вопреки японским традициям поцеловал мне руку.

— А мог мне тот якудзе за такой вопрос палец отрубить? — прошептала я испуганно.

Он не мог говорить. Только смеялся безостановочно. Эта странное безрезультатное свидание оставило в моей памяти ощущение какого-то света и непосредственности.

XXI

В клуб, наконец, пришел загадка-Хисащи. Я ждала его с тревогой. Плохо представляла, как буду благодарить его за телефон и кольца. Какое-то время я надевала кольца в надежде, что он придёт. Но он всё не появлялся, а кольца носить было утомительно. И пришёл он как раз в тот день, когда я все подарки оставила дома. Когда меня позвали к его столику, Алекс, проходя мимо, шепнула:

— Будь осторожна. Он — якудзе.

У меня всё оборвалось внутри. И подходила я к нему уже деревянными ногами, которые неудержимо тряслись. Хисащи сидел на диване в развалку. На вид ему было лет шестьдесят пять. Но он явно старался выглядеть моложе. Носил красную кожаную куртку с железными клёпками и красил волосы в чёрный цвет. В проборе виднелись совершенно белые отросшие корни. Измерив меня взглядом, с брезгливо-снисходительным выражением лица он приказал мне сесть. Только я приблизилась к нему, как мне в нос ударило едким запахом согревающей мази для суставов вперемешку с запахом какой-то жуткой затхлой вони будто не живого, а гниющего тела. От отвращения у меня начались рвотные спазмы. Я стиснула зубы и стала часто глотать, чтобы подавить спазмы. Потом задержала дыхание, раскланялась, села рядом и, заикаясь, сказала:

— Спасибо, телефон хороший. И цветы были красивые. И кольца, — и зачем-то добавила, — У меня никогда не было колец, господин Хисащи.

— Поэтому ты их все теперь и носишь, — сказал он ехидно, глядя на мои руки без колец.

Я промолчала. Стала делать ему коктейль.

— Не надо, — сказал он, — Я не пью такую дешевую гадость. Да и в клубы такие дешёвые не хожу. Просто живу тут над вами.

— Да, — ответила я испуганно, и сложила руки на коленках, не зная, что делать дальше, — Тогда, может, посмотрите меню? Тут есть вкусный…

Я хотела предложить коктейль из меню, но он перебил:

— Я всё это меню наизусть знаю. Не надо ничего. Сама есть хочешь?

На нервной почве я поперхнулась слюной и стала кашлять. Он противно, ржаво и гортанно, расхохотался. Прокашлявшись, я осипшим голосом сказала:

— Нет, спасибо, я не хочу есть.

— Я в туалет пошёл, — сказал Хисащи, и поднялся.

В этот момент мимо проходил Момин. Он слышал, как я отказалась от еды. Дождавшись, когда удалится Хисащи, он вытаращил на меня глаза, которые и без того едва не вываливались у него из орбит, и, трудно находя слова на русском и задыхаясь от злости, проговорил:

— Ты, ты! Плёхой хостесс! Пришёль богатый гость. Всегда покупать, что хочешь. А ты! Ты плёхо работаль! Лиза — хороший хостесс. Много гостей. И вон смотри Лиза и гость едят много еда! А ты глюпый плёхой хостесс!

— Я боюсь, Момин, я боюсь, боюсь! — стала я истерично повторять, — Я не буду ничего просить! Он — якудзе! Он отрубит мне палец!!! Они ходят с оружием и стреляют в людей! Ой, мама, как я боюсь!