– Привыкнешь за двадцать семь лет. Почти всю Европу объездил, – проводник явно скучал. – Жизнь тут другая, непонятная. Вот, например, видите? За окнами поля, поля, а всё чисто, всё убрано. Когда они работают? Ни разу тракторов, ни комбайнов, ни машин не видел.

Поезд сбавил ход, проскрежетал на стрелке, плавно притормозил и остановился перед скучным одноэтажным вокзалом с надписью «Freiburg». По перрону неторопливо вышагивали люди, будто никогда в жизни не спешили и не опаздывали.

– Тут мы недолго стоим, двери открывать не полагается, – заметил проводник.

Я допил чай и попросил кипятка.

– Да ладно, какой кипяток! Пейте на здоровье! – он плеснул мне заварки, налил кипятка и протянул пакетик с сахаром.

За его спиной мелькнул в окне красный тупорылый электровоз, потянулись жёлтые вагончики местного поезда, поплыли громадные тёмнокирпичные коробки то ли фабрик, то ли складов, появился и исчез ряд тесно сжатых домиков и приземистая кирха, тяжело прогремел низко нависший мост, за ним взметнулся и опал холм, открылись поля с лесистыми опаханными островками, показалась нитка шоссе с разноцветными машинками. Сотни раз я колесил по Советскому Союзу, память пропиталась дорогами востока, запада, севера и юга. Всё тонуло в зазеркалье памяти и силой мысли возвращалось в сознание. Я шёл, ехал, плыл, летел, но оставался везде, где был. Пространство превращалось во время жизни. Теперь мимо текла река совсем чужой жизни. Второй раз она пересекла прежние границы, и меня понесло в невероятную даль.

В Базеле нужно было ждать, пока вагон прицепят к другому поезду – до Женевы. Под огромным стеклянным сводом сверкали на солнце два десятка пустых путей. Такой мне предстала Швейцария – чуть морозной и непостижимо тихой. Я двинулся в город мимо столиков кафе, стоявших вдоль перрона у стены. Кто-то, листая газету, в одиночестве пил кофе, кто-то потягивал пиво из крупных бокалов. На привокзальной площади трамвайные пути вели к двум государствам внутри одного города, на запад – во Францию, на север – в Германию. До границ можно было бы добраться пешком. Я обошёл несколько кварталов. Добротные, скучные жилые дома начала ХХ века уцелели от всех войн и революций. По тротуарам вперемежку шли по делам бюргеры и буржуа, одни говорили по-немецки, другие по-французски. Идеальная чистота была так непохожа на живописный сор парижских улиц. Где-то неподалёку протекал недоступный Рейн, о чём я вычитал из книжек. Сделав большой круг, я вернулся к поезду. Проводник поджидал меня у вагона:

– Прогулялись?

– Немного. Рядом с вокзалом как-то скучновато, а дальше идти не решился.

– Куда ж вам без документов. Отстанете от поезда, в полиции окажетесь, штраф заплатите немалый. Тут всё строго.

Остатки маминой еды были съедены на ужин, печенье на завтрак, на обед оставались два больших самодельных бутерброда с финской копчёной колбасой подозрительного вкуса и цвета. И к ним стакан бесплатного чая. Глаза победили желудок, я не чувствовал голода. За окнами лесистые склоны устремлялись в небо и проваливались в глубокие ущелья, вершины расходились, между ними медленно кружились озёра, играя с горизонтом. Сразу за Невшателем начались виноградники, после Лозанны ослепило разлившимся солнцем Женевское озеро. По берегу замелькали игрушечные домики, собирались в городские улочки и вновь рассыпались. Я следил за названиями: Морж, Этуа, Роль, Ньон, Версуа.

9 марта в начале воскресного вечера поезд прибыл на вокзал Корнавен. Я взял у проводника паспорт, пожал ему руку, услышал ответное «счастливо» и спустился на низкий перрон. Россия закончилась на последней ступеньке подножки.

Странно. Меня никто не встречал. В блокноте были записаны домашний телефон и даже адрес Патрика де Лобье. В кошельке пачка ненужных рублей и двадцать долларов. Половину я поменял в здании вокзала на франки и решил ехать к нему домой на автобусе. Вышел на улицу, увидел у вокзальной стены телефонную кабину. Как позвонить, я не представлял. То ли мелочь нужна, то ли карта? Людей на вокзальной площади оказалось немного, тёплый ветерок поигрывал моим расстегнутым плащом. Женевская весна походила на ранее московское лето.

– Валери! – меня внезапно окликнули.

Патрик притормозил, выглянул из автомобиля и показал рукой на стоянку в центре площади. Там мы и встретились, обменялись улыбками, приветствиями, рукопожатиями. Он извинился за опоздание и погнал автомобиль. По дороге объяснил главное: студенческая гостиница находится в Шато де Боссе, недалеко от Женевы. Меня ждёт отдельный номер и трёхразовое питание в тамошней столовой, завтрак начинается в восемь утра, ужин кончается в восемь вечера. Лекции будут проходить в городе с десяти утра до часу дня, суббота и воскресенье – свободное время. Пролетев мимо Женевского озера, машина свернула с шоссе, помчалась в гору, пробежала под ветвями длинной аллеи и притормозила. Мы оказались перед двухэтажным особняком с черепичной крышей и островерхой башенкой. Стены покрывал дикий виноград, голубоватые ставни оттеняли безупречную белизну стен.

– Вот Шато де Пти Боссе, здесь вы будете жить. Надеюсь, после шумной Москвы вам понравится.

В этом я не сомневался. Втащил чемодан в холл, Патрик представил меня пожилой даме, та улыбнулась, нашла мою фамилию в списке и протянула ключи:

– Добро пожаловать! Ваш номер на этаже, в конце коридора. Кстати, ужин уже начался. Я им сообщу, что вы приехали.

– Валери, завтра автобус будет ждать всю группу у этого подъезда в половине десятого. Простите! Я опаздываю на вечернюю мессу. До скорого! – Патрик сел в машину, резко развернулся и умчался.

Утром у крохотного японского микроавтобуса собралась вся группа – четверо москвичей, двое румын и поляк. Мы приглядывались друг к другу, по пути почти не говорили и с удовольствием смотрели сквозь окна на мелькающие кадры туристического фильма. Двухэтажный особняк XVIII века «Villa Rigot» оказался филиалом Женевского университета. Секретарь выдала всем по списку месячную стипендию в триста франков и провела в небольшой зал на втором этаже. Патрик де Лобье встал из-за стола преподавателя, пожал всем руки и тут же заявил:

– Предлагаю называть друг друга по имени, без лишних формальностей. Для вас я – просто Патрик. Начнём!

Он рассказал о программе обучения. Она включала подготовку каждым студентом часового доклада, его обсуждения в группе и сдачу устного экзамена в конце курса. Несколько университетских профессоров, включая Патрика, будут читать нам лекции по библейской экзегетике, христианской социологии Макса Вебера и его последователей, о христианстве в современном мире, о социальной доктрине Католической церкви, о культурных традициях и модернизме. Для начала Патрик предложил обсудить перспективы построения «общего дома» европейских культур и их взаимной дополняемости после распада соцлагеря. Никто против этой идеи не возражал. Хотя, мне не очень верилось в безмятежное общее будущее после бесчисленных европейских войн, веками «взаимно дополнявших» одна другую. Ответ на мои сомнения удивил простотой. После исчезновения Советского Союза и воинствующего атеизма, прекратилась борьба сверхдержав, появилась надежда на установление всеобщего мира на основе демократии, христианства и сближения Церквей. Я вздохнул и кивнул головой при слове «надежда». В тот же день все студенты обзавелись льготными проездными на электричку.

Иногда вместе, но чаще врозь мы ездили в Женеву на занятия. После них я уходил по своим делам, у меня их было много, а общего с остальными мало. Поляк оказался рьяным католиком, оба румына – униатами, москвичи были православными, но почему-то видели во мне экумениста и держались особняком, словно старо обрядцы.

Река Рона делила Женеву на две части. Быстрым шагом можно было добираться за двадцать минут от Виллы Риго на правом берегу до Женевского университета на левом. Его здание в стиле позднего конструктивизма выглядело как нехитрый архитектурный парадокс: бетонные стены трёх верхних этажей опирались на стеклянные нижние, посередине прозрачный портал разрезал фасад до крыши. В студенческой столовой на первом этаже можно было недорого обедать и ужинать по будням. В выходные приходилось либо, изнывая от скуки, оставаться в Пти Боссе и питаться бесплатно, либо соглашаться на самую дешёвую еду в женевских «Макдональдсах». О посещении кафе я и не помышлял, откладывая стипендию для будущих времён. Пытался бороться с голодом, насыщаясь впечатлениями, изо всех сил внушал желудку: здесь ты не главный. Поединок длился недолго. Первый раз он начался в супермаркете, но сэндвич и пачка сока оказались настолько неубедительными, что вскоре я против воли оказался в ненавистном «Макдо». В выходные все страшились опоздать на нужную электричку в сторону Шато де Боссе. В десять вечера гостиницу закрывали, и приходилось объясняться с придирчивой ночной консьержкой. Присматривала за нами и немка-католичка Мартина Кётинг, студентка с кафедры де Лобье, которая жила в нашей гостинице.