Филипп развёл руками, глянул на меня, но моё фото в журнале и развёл руками:
– Это чудо.
– Ничуть! Видно, Богу угодно, чтобы Советский Союз превратился в православную Россию!
– Именно! – вскричала Брижит.
Мы соединили над столом руки и трижды встряхнули ими, сияя глазами.
– Только в России такое возможно, – Филипп, разлил по бокалам остатки вина.
– Не забывайте, нашу ассоциацию благословил архимандрит Павел, настоятель Псково-Печёрского монастыря. Он, кстати, вас в гости приглашает, к «старцам и батюшкам».
– Голова кружится! – Брижит ладонью коснулась виска. – Почему ты сразу не сказал, даже не написал? Поздно, но я всё-таки выпью за тебя.
– И я! – добавил Филипп. – За тебя и за твою страну, Валери! За самую удивительную страну в мире!
– За нас всех!
Мы поднялись и звучно сдвинули бокалы. Хотелось пить без конца за свободу, дружбу, за наше будущее.
Через несколько минут восторги рассеялись. Мне устало напомнили, что завтра рабочий день. Филипп повёл меня по квартире, в угловой комнате зажёг свет:
– Вот, располагайся, это для тебя.
Узкая кровать, шкаф, письменный стол, стул, полка с книгами. Ничего лишнего. На стене красивый рисунок с голубой танцующей балериной.
– Мерси-и! – протянул я. – Тут так уютно, красиво! А что это за рисунок?
– Наталья Гончарова, – Филипп сверкнул оливковыми глазами, – подлинник, парижский период.
– Потрясающе! – я невольно отступил на шаг
– Ну вот, будешь вдохновляться. Кстати, – он приоткрыл шкаф и показал на пёстрый китайский халат, – это тоже для тебя. Там и тапочки найдёшь. До завтра!
На ночь я открыл окно, вдохнул бензиновую гарь с привкусом миндаля и мгновенно заснул. Проснулся среди ночи. На уши давил тихий, напряжённый рокот. Выскочил на узкий длинный балкон и не поверил глазам. Застывшие автомобили до предела заполнили длиннющую прямую улицу, белые и красные огоньки фар медленно плыли в противоположные стороны. Ручные часы показывали половину третьего.
– Ничего себе, – пробормотал я и опять растянулся в постели.
Заснуть удалось лишь с помощью давней привычки к странствиям: подложив руку под одно ухо и накрыв другое подушкой.
Глаза раскрылись и тут же закрылись от яркого света, а в уши проник уличный гул. На белой стене косо отпечатались плоские лучи и упирались в угол комнаты. За окном виднелся излом крыши и врезанные в неё окна мансарды, над ними висела голубая дымка. С узкого длиннющего балкона открылись дома напротив с такими же лентами кружевных железных изгородей на верхних этажах. Фасад прилип к фасаду. Сверкали блёстки стёкол. На асфальтовом дне глубокого городского канала в горячем воздухе сновали и бесновались разноцветные автомобили. Ни дерева, ни пятнышка газонной зелени. Голова закружилась словно от солнечного удара:
– Невероятно. Париж.
Из глубины квартиры доносились голоса. Я опомнился, накинул китайский халат и вышел в гостиную. Сквозь открытую дверь виднелась кухня, за столом завтракала вся семья. Меня встретили улыбками:
– О! Ну, как спалось?
– По правде сказать, шумновато было! Кажется, я проспал?
– Ничего страшного. Не хотели тебя будить. Я вечером тебе дам «буль кесс», совершенно забыла, – Брижит быстро допила кофе, – А что это такое?
– «Boules Quies»? Восковые шарики для ушей, чтобы шума не слышать. Без них в центре Парижа невозможно. Мы сами так спим, – она поднялась из-за стола. – Прости, мне нужно Доротею в школу проводить. Надеюсь, вы без меня справитесь.
Кухонные часы показывали половину восьмого. Я смущённо закрыл лицо руками и пробормотал извинения. Филипп кивнул на чистую чашку и блюдце с круассаном:
– Жду тебя! Парижская жизнь поздно кончается, но рано начинается, – многозначительно усмехнулся. – Привыкай!
Странный завтрак из круассана, большой чашки кофе и бутерброда с маслом и вареньем был похож на вокзальный перекус и завершился мучительными приступами голода. Откуда мне было знать, что так завтракают все французы. Такого аскетизма от страны гурманов я не ожидал.
– Пока! – Брижит махнула нам рукой, Доротея другой.
Хлопнула входная дверь. Филипп промокнул губы салфеткой и поднялся. Я залпом допил чай и принялся вместе с ним убирать чашки и блюдца в посудомойку. Увидел эту машину я впервые в жизни:
– А руками вы посуду не моете?
– Валери… – снисходительно улыбнулся он, – зачем? В конце ХХ века?
Кусок багета с маслом и вареньем пришлось доедать на ходу. Я чистил зубы и тихо скорбел. На утреннем столе не оказалось ни молочной каши, ни яйца всмятку или творога, ни бутерброда с ветчиной… Странно здесь день начинают.
Через полчаса хозяин квартиры с влажными после душа волосами и разящим запахом одеколона поманил меня к себе в кабинет. Вдоль белых стен высились стеллажи с одинаковыми картонными папками-кейсами, посредине стоял стол с бумагами и телефоном, рядом два стула. На стене единственное украшение – чёрно-белая фотография обнажённой женской спины с нарисованными виолончельными прорезями.
– Нравится?
– Где-то я эту фотографию уже видел. Не помню.
– «Скрипка» Ман Рея. Замечательный был мастер.
Он подвёл меня к стене, рядом на узком столе высились стопки книг и толстенных альбомов в целлофановой плёнке:
– Это мои издания за последние годы.
– Подожди, раньше ты не говорил, что у тебя есть своё издательство.
– В России нам всем было не до этого. Вот, смотри: «Éditions Philippе Sers (Издания Филиппа Серса)». Тут несколько моих альбомов: «Man Ray photographe (Ман Рэй фотограф)», «Les saintes icônes. Nouvelle interprétation (Святые иконы. Новая интерпретация)», «Lioubov Popova (Любовь Попова)», – увесистые тома в толстых картонных футлярах невозможно было удержать одной рукой. – А это тебе в подарок: (Kandinsky. «Du spirituel dans l´art» (Кандинский «О духовном в искусстве»), второе издание с моим предисловием о философии Кандинского.
– Ну, спасибо! – я тут же открыл книжку карманного формата с посвящением «Памяти Нины Кандинской». – Предисловие в первую очередь прочту! «Философия Кандинского», интересно…
– Прости, у меня в девять важная встреча, – перебил Филипп. – Издательские дела. А ты погуляй пока по городу. Погода отличная. К часу дня возвращайся, будем обедать. Договорились?
– С удовольствием. Столько лет мечтал…
– Если заблудишься, вот тебе визитка. Тут мой адрес и телефон, – он вручил мне ключ от квартиры, назвал код двери подъезда и проводил до лестницы. – Счастливо!
Спускаясь по чистейшей, до скрипа натёртой лестнице, я сжимал этот ключ с таким чувством, будто собирался открыть им Париж.
…За входной дверью таилась новая вспышка ярчайшего света. У самого лица проплыли зелёные солнца, пролетел гнусавый вой мотороллера, пахнуло тёплой, знакомой уличной пылью. Я помотал головой и тут же забыл всю прошлую жизнь. Потерялся в настоящем. А улица вела в будущее. Шли навстречу, стояли у светофора, выходили из магазинов люди с немосковскими лицами в иностранной одежде. Обгоняя пешеходов, прошагал мимо горбоносый высокий блондин с немыслимо тщательным пробором, женщина сверкнула глазами в густой чёрной смазке, проковыляла старушка с золотистыми девичьими буклями. Мальчик за руку с мамой бойко лепетал по-французски. Удалось разобрать лишь несколько слов.
Я учился читать по слогам, водя вокруг глазами, как ребёнок по строчкам первой книжки. Так прекрасно ничего не знать и всему удивляться! Грамматически правильному спряжению кварталов, длинным сложносочинённым бульварам, склонениям кривых переулков, ползущих в гору. На другой стороне улицы у витрин «Галереи Лафайет» прохаживались зеваки. За углом всплыл громадный фронтон с пинаклями по краям и пальметтой посередине. Опера Гарнье! На фотографиях она всегда представала с парадной стороны. Позже я узнал, что небольшая круглая площадь перед задним фасадом носила имя Сергея Дягилева, создателя знаменитых «Русских сезонов» начала ХХ века. Шаг за шагом появилась колоннада, зелёный купол, золочёные крылатые статуи на крыше. Я оказался в людской толчее рядом с гудящим автомобильным затором на проспекте перед главным входом. С благодарной жадностью глаза ловили застывшее вдохновение, разум откликался на щедрость замысла, восторгался утонченностью и роскошью. Нет, я не турист, не гость издалека. Словно озарение я чувствовал глубинное родство, слитое с юношеской мечтой, любовью к мере и красоте, к бархатной французской речи, которая с детства так легко мне давалась. Моё русское сердце дрогнуло и уловило биение других сердец. Судьба много лет вела меня к этой встрече.
