Неструктурируемая информация во временном континууме требует искусства и чутья (чтобы не сказать вкуса), личностного потенциала, а не аппаратно-программного расчета, чтобы собрать интегрированную оперативную картину. Именно в этом, в моменте искусности командирского дела заложена та иррациональная, отсылающая к морали основа. Только человек обладает свободой воли, в том числе для отказа от применения власти и силы в той ситуации, когда можно избежать насилия для спасения людей. Этому следует еще научить, об этом необходимо еще предупредить, и от груза этой ответственности еще нужно, при необходимости, человеку помочь себя восстановить. О чем речь, когда мы говорим о восстановлении или воскрешении души в случае командира, который добровольно без остатка сводит себя к исполнению социальной роли? Воин (на службе) – носитель статусного тела, явленного в своих публично приемлемых формах, о нем говорит Гегель, подчеркивая первичность социального перед личным: «Катон может жить лишь как римлянин и республиканец» [2]. Человек, призванный исключительно к служению, ставит себе социально одобряемые цели, исполняя как дОлжно роль на социальной сцене, что не предполагает неуверенности или дискретности, иронии или дистанцирования; не предполагает ни перебоев, ни двойной разметки времени. Амбивалентность социальной маски служения в том, что она как стигма всегда уже дана в объективном непрерывном течении времени, в гарантированности божественного и(ли) полисного смысла. Смысл служения всегда определен извне, но решение на него принимается личностью изнутри. Несъемная маска прирастает к лицу навсегда, не позволяя личности удовольствия от карнавальности культуры.

Итак, это не ремесло потому, что ремеслу не нужен вне-положенный смысл, продукт ремесла самодостаточен как результат, в нем есть цель в себе. В военном же деле необходимо оправдание извне, социальное признание, осмысленная целесообразность для общества и историческая слава, также как нужны человеку, прошедшему через вооруженное насилие, поддержка и реабилитация, компенсирующая травматический опыт. И это важно, в том числе для того, чтобы основать новую жизнь, найти в себе примирение и обнаружить в себе доверие.

Тем не менее, если вернуться к Посвящению в начале, то интенция признанного коллеги-стратега отстоять свое «ремесло» – военно-морскую науку, военно-морское искусство, военно-морское дело, – вполне разделяется нами. Уникальное, самоценное всегда утверждается вопреки давлению универсального, вопреки к бюрократическому единообразию. И здесь, безусловно, философия выступает в защиту уникальности военно-морской культуры и специфичности военно-морской деятельности, более того, на наш взгляд, следует говорить о самостоятельности ее развития в историческом масштабе, и, соответственно, о некоей сквозной идентичности ее представителей, о культурной памяти, а также о культурной автономности своеобразного военно-морского братства, в особенности в случае относительно молодого подводного флота.

Спасение утопающих и план спасения – это не дело администрирования и менеджмента, не дело бюрократической машины, которая, например, у Кафки, успешно функционирует в центре Европы, вблизи устойчивых скал и надежных стен Замка: в укрытии, в коридорах, под сводами, за закрытыми дверями. Напротив, хозяйствование и домоуправление военно-морского командира, взявшего на себя ответственность за Дом, в котором и боевая задача, и люди, и техника в некоем единстве перед лицом смерти, в стихии моря. И в этом отношении флотский командир сталкивается с особой трудностью, которая состоит в том, что он один являет собой Твердь, «сушу» (незыблемость закона у К.Шмитта [10]), является гарантом справедливости, и носителем своеобразного этоса «соли земли».

Вернусь к Слову, – которое жизненно необходимо выполняющему миссию или обретшему призвание, как нужна молитва всякому молящемуся. Слово – не только слово признания и чествования, не только слово личного дневника (разделяющее тяготы службы и боль исповеди) или поэзии (обещающей красоту вопреки смерти). В случае картины Магритта слово («это не трубка») нужно, поскольку иначе это тривиальный рисунок. Точно также в случае военного дела: слово указывает нам на тот разрыв в нашем понимании, на тот глубинный план бытия, который позволяет нам оставаться людьми. Слово может даже не богоугодное дело превращать в честное служение, если только это Слово не девальвировано (в информационной войне изолгано), не «заболтано» (лицемерными фразами пропагандистов). В наших человеческих интересах сохранять чистоту, точность и незамутненность наших слов, вызывающих доверие.

Неизбежную ремесленную компоненту военного искусства, истрачивающую и изнашивающую человечность, можно выдержать, только если это призвание, только если человек был вызван, чтобы быть защитником Дома бытия, удерживать своими личными силами надежный кров, уберегающий возможность развития. И такая призванность сохраняет человечность воина, позволяет отличать военную хитрость от циничной лжи. И она же сохраняет скромность, меру и стыд, препятствует наслаждению своей силой и могуществом, данной властью. (Замечу, что встреченные мной лучшие командиры были на удивление скромны, неприхотливы, деликатные и тихие в повседневном общении). Сохраняя связность со всей целостностью бытия, уважение к его Тайне (ἀλήθεια, алетейа), которая выше сиюминутных успехов и значительнее материальных сил войны, представитель военного сословия может сохранить доверие к жизни и к людям. Поскольку без этого базового доверия теряется осмысленность военного искусства.

1. Агамбен Дж. Царство и слава. М., СПб, 2018. – 552 с.

2. Гегель Г.В.Ф. Лекции по эстетике, ч.1. Идея прекрасного в искусстве, или идеал //Эстетика: в 4 т. [под ред. М. Лифшица]. Т.1. Москва: Искусство, 1968 – 1973.

3. Маклюэн М., Фиоре К. Война и мир в глобальной деревне. М. 2012. – 219 с.

4. Герц Р. Смерть и правая рука. М., 2019.

5. Жерве Б.Б. Стратегия. Лекции, читанные в Морской Академии в 1919–20 уч.году. С. 42–49.

6. Фуко М. Это не трубка. М., 1999. – 146 с.

7. Латур Б. Визуализация и познание: изображая вещи вместе// Логос, Т. 27, №2, 2017. С. 95–156.

8. Немитц А.В. Очерки по истории русско-японской войны. Лекции, читанные в Николаевской мор.академии в 1909– 1912 гг. Т. 1–2. СПб, 1912. (Сообщение 3, том 1).

9. Шапошников Б. М. Мозг армии. В 3-х книгах. М.-Л.: Государственное издательство. Отдел военной литературы. 1927–1929.

10. Шмитт К. Номос Земли. М.: Владимир Даль, 2008. – 672 с.

11. Шмитт К. Понятие политического. СПб, «Наука», 2016. – 570 с.

12. Vom Menschen. Handbuch Historische Anthropologie. Hg. Christoph Wulf. 1997. S. 479–488.

Выделяя разные режимы времени, – нулевое божественное, бесконечное природное, хронологическое социальное, оставшееся экзистенциальное, – можно обнаружить, что уникальность позиции жертвы и ее функция состоят в интегрировании всех этих режимов. Сопричастность всем этим режимам одновременно, способность удержать их единство – выделяют жертву. Наши размышления о жертве инициированы стремлением понять предельную самоотдачу командира, время которого без остатка посвящено социальному служению – «не до себя». Совпадение исполненности социального смысла с реализацией своего личного призвания отличает командира.

Исходная философская интуиция связана с корреляцией времени и смысла, со взаимопревращением одного в другое: искусно превращенное личное время преображается в общедоступные смыслы (случай писателя Пруста). А найденный точно, в личном усилии, смысл (замысел) сберегает время жизни социума (фигура командира).