Искупление (спасение) невозможно без жертвы, это необходимая трата, дополняющая возможность созидания, творчества. Жертвой оплачивается свобода творчества. Жертва и творение взаимодополнительны, также как у Кьеркегора взаимодополнительны грех и страх. И если творец в центре актуального, создаваемого мира, то жертва в центре будущего мира, она выступает условием возможного начала мира (закладная жертва).

Указывая на то, что искупление предшествует созиданию, Агамбен пишет: «Бог является неким пространством, в котором люди принимают важнейшие решения, – созидание и спасение также определяют и человеческие поступки». Именно поэтому время жертвы – это начало, нулевое время искупления: «Тот, кто действует и создает, должен также спасти свое творение и подарить ему искупление. Недостаточно просто делать, необходимо еще и уметь спасать содеянное. Таким образом, миссия спасения предшествует миссии созидания, будто единственным законным основанием для того, чтобы делать и создавать что-либо, является способность искупления сделанного и созданного» [1] (В части III. § 5 мы рассмотрим двурукого командира, у которого левой рукой символизировано творчество/решение задачи, а правой – спасение). Тем самым искупительная жертва в точке нулевого времени предшествует всякому новому началу.

Борис Стругацкий в своем интервью определял «подвиг» как результат «кривой» работы социальной системы, «дырки» в которой «затыкаются» вынужденными экстраординарными поступками отдельных личностей [5]. Получается, что в стабильном, «хорошо отлаженном», обществе «нет места подвигу», нет причины для нового начала. В качестве разумной альтернативы любой героике он называл общество потребления, в котором «весело и ни о чем не надо думать». В связи с этим встает вопрос о жертве в глобальном информационном пространстве, тотально без разрывов и пустот заполненном медиа-контентом. Что может быть нулевым меридианом, предшествующим здесь новому творению?

1. Агамбен Дж. Нагота. Москва: 000 «Издательство Грюндриссе», 2014 г. – 204 с.

2. Канторович Э. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. Изд. второе, исправленное / Пер. с англ. М. А. Бойцова и А. Ю. Серегиной. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. – 752 с.

3. На языке даров: правила символической коммуникации в Европе. 1000 – 1700. / Отв. ред. Г.Альтхоф и М.А.Бойцов. М.: Политическая энциклопедия, 2016. – 263 с.

4. Пессоа Ф. Книга непокоя. Издательство: Ад Маргинем Пресс. 2016. – 486 с.

5. OFF-LINE интервью с Борисом Стругацким. Ноябрь 2002. —Режим доступа: http://www.rusf.ru/abs/int0050.htm

6. 6. Гоббс Т. Левиафан или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Глава XIII.

Практика военного управления, как культурная практика, обучение которой происходит, в том числе в Военно-морской академии, предполагает, способность положить начало и стать лидером своего дела. Однако воспитание в военной системе ориентировано на повседневное дисциплинирование, что приводит к недооценке личностного начала, и прежде всего, ее суверенной способности положить предел своей воли к власти, своему самоволию и произволу. Дисциплинарная практика тренирует навык послушания, но навык найти свободно себе меру она не формирует. Поскольку всякая власть стремится к эскалации, сохраняя и преумножая себя, то самоограничение – способность «укротить свое мощное сердце и умерить свой гордый ум» (Солон), – является важной компонентой в воспитании военноначальника. Такое самоограничение напрямую связано с решительностью личности «иметь мужество самостоятельно пользоваться собственным разумом»16 [6]. Хотя есть институциональные формы ограничения самовластия, в том числе и в военной системе, однако, в аффективной стихии власти, включающей иррациональные аспекты, необходимо искусство личного самоуправления, самосознания и аскетического самоограничения. Воспитание такой суверенной личности, способной положить себе предел изнутри, является необходимым условием сохранения и развития системы, и в целом саморазвития культуры. И речь при этом не идет о культурном коде, который якобы детерминирован и гарантирован в своей реализации в той же мере, что и биологический или цифровой код, но это свободный моральный дух, свободное решение, запускающее, в числе прочего, и действие «культурного кода». «Дух не происходит из природы естественным путем», – пишет Гегель в § 381 «Энциклопедии философских наук» [4], не происходит он детерминировано, в соответствии с кодом или алгоритмом, а проявления его связаны со свободным усилием в условиях допуска и зазора, при наличии возможностей в культурном поле для его реализации.

Дисциплина и повиновение, в том числе в военной системе, формируют «отрицательность себялюбивой единичности», что может стать (при опредленных усливях) началом свободы в ее положительном аспекте, как «в-себе-и-для-себя-разумного в его независимости от особенности субъектов», то есть как всеобщего, – продолжает Гегель в § 435 «Энциклопедии философских наук» [4]. Человек, как зрелая личность проявляет такую волю, которая по качеству свободы уравновешена ответственностью. В случае военного управления конфигурация личного и социального становится сложной. Личное и социальное, многократно переплетаясь (или даже намеренно смешиваясь, – чем занимался институт комиссаров), уже не оставляет возможности различать зоны суверенного от системы решений, и, как следствие, человеку трудно сохранить предельно экзистенциальное чувство ответственности. Трудно изнутри дисциплинарной военной системы воспитать навык такое решение принимать, точно осознавая личную ответственность и не преступая границы произвола. Зачастую формируется системная коллективная ответственность (в интересах общего блага) в сочетании с самоуправством, далеким от интересов целостного функционирования системы. На мой взгляд, именно на этот тонкий баланс нужно обратить внимание при подготовке военноначальников. Ответственность у командира личная в рамках сплоченного воинского союза с его коллективным этосом.

Начинать нужно с человека управляющего, в котором (на поле жизни которого) происходит столкновение его личного экзистенциального мотива (духовной свободы, жажды славы, ограниченного времени жизни) и социального ожидания (долга защиты, представлений о чести и служении). Случай Адольфа Эйхмана, рассмотренный Ханной Арендт, является демонстрацией сложности суждений о личностной суверенности человека на службе. От подполковника СС на суде требуют ответа как от человека, а не от элемента системы, выполняющего должностные обязанности. Спрашивают о личной ответственности, а не о служебном долге. (Долгов у нас может быть много, а ответственность одна. Долг – он и дьяволу долг (Дитрих Бонхёффер), а ответственность – это свой ответ. И русский язык нам тут помогает: Долг перед…, а ответственность за… Принять решение о личной ответственности можно только свободно. Если Долг можно человеку вменить, то ответственность он берет на себя сам. Соответственно, репрессирование свободного мышления ведет к тому, что человек неспособен быть ответственным в полной мере). Предпосылкой является допущение, что человек (личность), – при всей своей ограниченности и детерминированности, – избыточен по отношению ко всякой системе (может быть элементом разных систем или вне системы, перед лицом Бога или собственной совести). Готовность к самоотдаче, к самозабвенному служению предполагает единожды совершенный моральный выбор, заверенный словами Присяги. Но экзистенциально нет гарантии рефлекторного исполнения, уже не говоря о ситуативной свободе понятийной интерпретации.

Социальное взаимодействие определяется установлением властных отношений, учреждением дисциплинарных практик, распределением ресурсов и силовых линий, легитимацией права на насилие. Тогда как культурное пространство собирается формами символической трансформации (превращения) и коммуникативной способностью декодировать послания при настроенности на встречу в едином смысловом поле, которое включает добрую волю, признание и понимание. Языки культуры сшивают социальное и индивидуальное начала. Языки культуры искусны в противоположность примитивности и прагматичности варварства, в котором боль только боль, война есть война, а инструмент насилия всего лишь безличный инструмент, жертва – случайность, а не сознательное решение. Духовное измерение определяется способностью к моральному выбору (вопреки биологическому началу, эгоистическому интересу, социальному детерминизму). В военной системе при акцентированности социально-политического и формально-юридического компонентов может не возникать необходимость в доброй воле как личном усилии. Если человек не превышает систему (в творческом проявлении, в избыточном необусловленном Поступке) и тем самым не удостоверяет конечность системы с ее самосохранением, ее подчиненную роль (чисто функциональную) перед бесконечностью истории, культуры, ценностью отдельной человеческой жизни, если мы по-своему не «раскаиваемся» в «квази-бытии» системы, то мы впадаем в фанатизм приверженности структуре, тотальности (господства) системы.