Герой как жертва оказывается в центре мира, но у него нет личного времени, пустота (личного) совпадает с полнотой (общего). Тотальная заполненность непрерывными служебными задачами и дефицит личного времени оказываются прочно связанными. Однако командир, хотя имеет весомые основания для самопожертвования: интересы коллективного блага, политическая/религиозная идея, возвышенное, – но жертва командира все же имеет особый характер, культурно-антропологический, вне политической мотивации, вне личной преданности телу короля, без воинственности и агрессивности комбатанта. Культурно-антропологическое качество жертвы придает фигуре командира созидательную направленность, даже посреди уничтожительной и разрушительной ненависти войны. В понимании призвания командира более значима категория сакральной жертвы (Рене Жирар), особый ответ на зов бытия (Мартин Хайдеггер), ответственность за конституирование смысла социального служения (евангельское «пострадать за други своя»), за осмысленность общего дела (философия общего дела Николая Федорова или даже в духе Достоевского «Всякий пред всеми за всех и за всё виноват»). Конечно, этот тип людей с их призванностью служить может быть использован в политических или частных интересах, вплоть до фанатизма и нигилизма, свойственных служению. Но предотвращение этих крайних случаев возможно при хорошей философской подготовке командиров, при отчетливом осмыслении ими своего предназначения и привитии навыков «ориентирования в мышлении» (Кант).

Дар – одно из оснований межчеловеческих связей в доиндустриальных обществах, всепроникающий социальный элемент. Дар граничит не только с торговлей, или с данью, с оплатой услуг или подкупом, но и с жертвой, которая является особой формой дара, асимметричной и необменной. Благодать, исходящая на одаренного человека, будь то легитимация власти правителей, отметка избранника, особые инсигнии, не может быть адекватно «отдарена», от нее невозможно отказаться, человек не суверенен по отношению к дару богов. Здесь возможен только символический обмен с мистическим преображением как в евхаристии. Причем коммуникация между Богом и человеком сводится к коллективной коммуникативной практике с объединяющей людей жертвой, происходит трансформация дара в жертву. На дар небес мы вынуждены отвечать жертвой.

Однако, жертва – в коммуникативном смысле пустое место в отличие от дара (взаимного, продолжающего коммуникацию), жертва безответна и окончательна (как например, жертва девушек дракону в сказках, или жертва в ходе создания зрелища для масс – гладиаторских игр на арене). Жертва выступает началом нового миропорядка, но сама она исключается из него, у нее отнята сопричастность, она одинока (время, в котором ее уже не будет, и которое ею оплачено). Жертва преосуществляется – трансформируется в социально мирное время. Для самой себя жертва выступает формой дара с исключенным смыслом.

Жертва – не суверенна, не полна в себе, ибо она лишь теневая, компенсаторная, сторона полной благоденствия жизни. Залог благополучия. Жертва – «не зеркальный» ответ на благодать от Создателя или Спасителя. Она лишь временное искупление. Поэтому она должна быть ритуально чистой (в нечистом мире), не куплена, не обменяна, но явлена (как агнец вместо жертвуемого сына в случае Авраама или в виде самой любимой дочери как в «Аленьком цветочке»).

Хотя в даре присутствует временная отложенность: «На любой встречный дар требуется некоторое время» (М. Мосс), – и обязательства, принимаемые при получении дара, не фиксированы во временном отношении и диффузны в содержательном отношении, и каждый отдельный акт дарения всегда остается незавершенным, однако в нем основывается длительное ожидание, длящееся время. Но именно таким образом обмен дарами выстраивает базовые и устойчивые социальные связи, предполагающие личные отношения. В отличие же от симметричного обмена дарами жертва принципиально целостна, неделима, в горизонте несоразмерности бесконечного Бога и ограниченного человека.

Дар представляет собой и определенное высказывание: это не только материальная ценность, но и средство передачи информации: «обмен даров следует понимать как одну из форм невербального и символического общения», – как пишет исследователь Клаудиа Гарнье, – можно говорить о своеобразном «языке даров» [3, c.74]. Дар выступает при этом не только индикатором силы, величия, влиятельности приносящего дар, но существует тесная связь между даром и честью. «То, что глаголы «почтить» и «одарить» используются как синонимы, доказывает структурное сходство обоих этих действий» [3, c.82]. Мистический обмен дарами происходит в ходе Литургии, которая воспринимается как жервоприношение, что подтверждают ранние формы литургической практики, например, с принесением в жертву голубей.

Обмен дарами в раннем Средневековье при личной встрече между правителями или посредством посольств описывался с помощью следующей краткой формулы: такие-то и такие-то встречались для пира и обмена дарами (convivium et munera). Интерес представляет многозначный термин munus: 1) обязанность, служба, должность, пост (в т.ч. военная); 2) задание, повинность, бремя; 3) дар, подношение; 4) жертва; 5) даровое зрелище для народа, праздничные игры (преим. гладиаторские), то есть непосредственно связанные с готовностью к жертве жизнью. Здесь созначения 1) и 4) раскрывают нам сакральный смысл служения.

Жертва воплощает в себе единство власти и страдания. всесилен могуществом единосущего сына, он Спаситель, но бессилен спасти себя от страдания. Жертва, которая призвана стать спасительной, искупительной, и в этом смысле она социально всесильна, ровно в той же мере не может спасти самое себя. Как теорема Геделя о неполноте, как пустота в центре мира. Именно поэтому традиционно жертва должна быть «чистой», непорочной, невинной (кроткой). Дело здесь не в исключении мести по принципу талиона. Дело в греховности мира, оборотной стороной которого должна выступать жертва. Она уже должна быть исключена из грешного мира. Слишком праведный человек социально невыносим, как и слишком мудрый (Иов и Сократ). Фильм «Голгофа» Джона Майкла МакДонаха объединяет в себе эти два аспекта жертвы: в жертву должен быть принесен (в отмщение деяний плохого священника) священник хороший.

Жертва так или иначе связана с искуплением, выкупом: сохраняет жизнь и порядок другому, социуму. Но вместе с тем она содержит в себе нить связи с тем, кто ей выкуплен. Будь то в виде памяти, или в виде благодарности: жертвой повязал и обязал, – в том числе и командир свой экипаж, и учитель своих учеников. Что искупается жертвой? Грех, нарушения, осквернение? Пожалуй, нет. Жертва дарит нам время жизни, оттягивая конец. Восстанавливает справедливость в том смысле, как говорит Хайдеггер, что справедливость – это дар. Отложенность обязывает: «еще на малое время свет есть с вами; ходите, пока есть свет» (Ин 12:35). Жертва «заброшена» в будущее, определяет наше будущее, поскольку мы у нее в долгу. Она как пустота, взывающая к нам и требующая деятельного заполнения.

В случае поэта, в одном единственном случае, когда созидание и искупление совпадают, то есть творение творится как искупление, прошлое и будущее аннигилируют в перформансе настоящего, время исчезает, оставляя место только актуальности «сейчас». В момент пылающей актуальности, без страха и греха – это творческое поднесение жертвы, это гимн, песнь поэта. Фернандо Пессоа в «Книге непокоя» пишет: «Я не знаю, что такое время. Не знаю, каково его истинное измерение, если оно имеет таковое. Я знаю, что измерять его с помощью часов неправильно: это разделяет время пространственно, снаружи. Измерять с помощью эмоций также неправильно: это разделяет не само время, но то, как мы его ощущаем. Измерять мечтами – ошибка: в них мы касаемся времени, то медленно, то стремительно, в зависимости от чего-то происходящего, чьей природы я не знаю. Порой я считаю, что все – обман, и что время – не более чем рама для него» [4, c. 287].