Это хозяйство в случае моря и изолированного бытия на море – в прямом смысле Дом, ибо люди бесприютны в чужеродной стихии. Две стихии, войны и моря, формируют особую военно-морскую культуру, и корабль издавна выступает приютом, а управление кораблем – домоустроением. Однако в отличие от семейного дома военный корабль не нацелен на процветание с имманентной целью в себе, цель его располагается вовне (политическая). Устанавливая водораздел, традиционно изолирующий военную систему (вспомним, что у Платона стражники отдельно воспитываются и отдельно живут), скажем, что «ремесло» уместно при назывании извне. А изнутри – это искусство: искусство выживания и выигрывания времени. Когда же для военного война становится ремеслом изнутри («кровожадные духи войны не дремлют», – сказали бы нам народы, близкие к архаике), то это ведет к цинизму, ибо превращает человека в машину по производству смерти и уничтожения, в голый инструмент, исполненный ненависти без прощения ее любовью. Для человека крайне важен сакральный модус бытия, который состоит в том, чтобы посвятить себя делу защиты и заботы, исполнения долга и реализации призвания, ведущего к ответственности за жизнь социума. Долг же перед обществом – вмененный долг защиты, и общество всегда может востребовать этот долг. Но не долгом единым жив воинский союз. Есть в этом призвании свое возвышенное – особая доблесть мужчин. Потому и принято говорить о воинском союзе как мужском союзе.
Остановимся на еще одном моменте, связанном с характером единения в этом Союзе и соответствующим типом управления. Следует различать такие понятия как братство, корпорация, цех (что сегодня актуально в связи с активным использованием ЧВК). Не исключая того, что военная организация государства, его армия и флот, содержит черты и корпорации, и цеха, и института, основным (принципиальным и основополагающим) для воинского союза (и в особенности для флота) является все же братство (товарищество). И связано это с особой ситуацией перед лицом смерти, уравнивающей всех. Для корпорации характерно, прежде всего, то, что она является юридическим единством и имеет общего собственника (корпус собственников), а профессионально это может быть гетерогенный состав. В случае управления корпорацией говорят об администрировании, власть делегирована назначенным менеджерам. Для цеха характерно, напротив, профессиональное единство, ремесленная общность. Управляться цех может выборной ассоциацией авторитетных членов, Советом экспертов. Подчеркнем на этом фоне, что воинское братство (товарищество) является сущностно значимой добавкой к корпоративному и цеховому единству, ибо связывает людей экзистенциально. Не столько собственность (добычу, трофеи) готовы разделить люди друг с другом, и не столько профессиональную задачу, сколько смерть12 (славу и честь). И складывается особый тип управления – командование (этимологически связанное с «рукой»: от лат. mandare – посылать и давать приказ, поручение и вручение абсолютной ответственности) и начальствование, вождение войска/ кораблевождение (связанное не только со способностью положить начало (от греч. ἀρχή (архэ) – «начало, принцип»), но и спасти, сохранить. (Подробнее в III. § 5, метафора двурукого командира: левая отвечает за поручение, принимает единолично за всех приказ, а правая наделена абсолютной ответственностью за спасение). Принцип этого командования – единоначалие, он в своем конкретном ситуативном исполнении отличает воинский союз от корпорации и цеха.
Ремесленная компонента военного искусства связана с материей войны, предельно напряженной и подвижной, но материальная причина еще не исчерпывает всей полноты военного дела и военного управления. Война творит своих людей: трансформирует их, интенсифицируя только часть спектра эмоций, мобилизуя и выжимая силы и ресурсы. Тогда как военное администрирование, обеспеченное бюрократическим аппаратом, функционирует неспешно и непрозрачно, подобно черному ящику производит документы. Администрирование более связано с системным насилием, обеспечивающим бесперебойность функционирования системы (тогда как война, по Клаузевицу – акт насилия с высшей интенсивностью) но не с личным усилием и выходом на поверхность экзистенции. Наше исследовательское внимание сосредоточено на проявлениях «человека командующего» не в системе военного управления и не в боевой системе, а в материальной стихии войны/моря, в ситуации господства превышающих сил и интенсивностей, сбивающих с ног и ввергающих в хаос логику системного мышления.
С точки зрения системы военного управления, предполагающего строгую иерархию и логику построения элементов, военное искусство также не ремесло, поскольку идея ремесленности предполагает рукотворную вариативность и гибкость, адаптивность к материалу, месту и времени. Система же потому и управляема, что жестко фиксированы структуры порядка и способы подчинения (повеления и повиновения), строго заданы границы и определены полномочия. В технологично (алгоритмически) сформированной системе не заложена противоречивая в себе идея спасения/самопожертвования, и, следовательно, отсутствует трансцендентное измерение (не пустяк для человека-командира и для воинского союза в целом). В военно-морском искусстве (и в кораблевождении, и в социальном управлении, и в искусстве ведения боевых действий на море, лишенном тверди границ) есть внеположенная цель. Идея спасения состоит не в «голом» выживании, но в выполнении миссии – защиты Отечества и столпов справедливости мироустройства, Скрижалей и Ковчега. В военно-морской службе это все воочию и непрерывно явлено. Без причастности трансцендентному чистое исполнение задач – под силу и искусственному интеллекту, и частной компании (без справедливости, «без страха и упрека»). Человеку же, между Богом и машиной, для достоинства его бытия важны личная ответственность и сопричастность – доблести и чести, славной истории, процветанию общества. Все это обретает в «управлении Домом бытия» возвышающий смысл. И это управление, благое и достойное, предполагает непосредственное и неотступное усилие спасения Другого, формирует фигуру «благословенного командира».
Тем не менее, о ремесленном аспекте уместно говорить в том смысле, что хозяйствование «напрямую» не руководствуется высшими идеями блага, красоты, добра (что точно согласуется с Мандельштамом: «красота – не прихоть полубога,/ А хищный глазомер простого столяра»). Оно связано с умелым жизнеобеспечением. Это формирует особый тип экзистенции: личность командира, неразрывно интегрирующую в себе индивидуальное и общее – свое призвание и социальное признание. Само управление силами как система мероприятий, как целенаправленная деятельность по организации и упорядочиванию (ойкос) оказывается вне моральных категорий («проклятая», «скверная», «бессовестная» сторона сакральной власти, без права моральной оценки – подробнее см. III. § 1, а также язык мата – IV. § 6). Война на уровне социального блага может быть осмысленна, что не говорит о ее справедливости и не ведет к экзистенциальному согласию с ней конкретной личности. В этом сложность и балансирование военного руководителя: функционально (как цеоерациональный инструмент политики) он должен быть вне морали, но как человек он не может быть вне морали – без терзаний совести, без чувства греха, без потребности в раскаянии, исповеди, прощении. Это значит, что ему предстоит сохранить идею блага/добра/красоты как внутренний мотив, тогда как его служебная деятельность только целесообразна (вне суждений и оценок этики). Но целесообразность вопреки оценочным суждениям – это только личная ответственность командира. Все остальные подчиненные освобождены от этого внутреннего разлада (проклятия сакральной власти – удерживать в себе и собой противоречия): неукоснительно выполняя приказ командира, они могут позволить себе сохранить душевную мягкость, милосердие, сердечность, и, соответственно, суждения вкуса (без обязанности к голой целесообразности, к неподъемному для разума внутреннему расколу, на который бывает обречен командир в момент суверенного решения). Таким образом, командир принужден к своеобразному абсурду: он не может по своему предназначению быть иррациональным, функционально он должен быть только цеоерационален; но вместе с тем, как человек он не должен быть бесчеловечен, то есть сохранить в себе иррациональность, характерную для всякого морального суждения и душевного действия. Возникает эта альтернатива: бесчеловечен (аморален) или абсурден (примиряя иррациональную совесть и рациональный служебный долг). Образуется сложная личность, скрещивающая общее и личное: мораль личную и справедливость коллективную; политическое задание и хозяйственное начало. В этом состоит особый вызов, стоящий перед командиром и требующий «масштаба личности», особенно в столь сложном случае как изолированная и автономная служба в условиях подводной среды.
