Прежде чем развернуть основные моменты этой проблемы, хотелось бы обратить внимание на то, что наше осмысление здесь сознательно упускает из виду психологические особенности командира, специфику его психологической подготовки или реабилитации, – об этом экспертами достаточно сказано. Мы сосредоточимся на культурно-антропологической перспективе и, соответственно, на утверждении о настоятельности основательной философской подготовки, развивающей самосознание представителей командного состава. Не говоря уже об интегрирующей и ориентирующей роли философии для развития личности (не будем забывать, сколь важно в современной комплексной войне сохранять военначальнику устойчивую самоидентификацию, сколь важно быть способным принимать суверенные решения в ситуации неопределенности), не упоминая вполне очевидной необходимости владеть основами логики и семиотического анализа, – скажем еще раз о необходимости в условиях глобального информационного потока владеть основами медиааналитики.

В проблеме экзистенциального вызова, связанного с принятием решений, который ставит человека в заведомо известную ситуацию неразрешимых противоречий (например, между долгом и любовью, между справедливостью и милосердием) и требует личностной готовности сделать моральный выбор, можно выделить три ключевых момента. Во-первых, свободное признания личной ответственности; во-вторых, феномен добровольной самоотдачи командира; в-третьих, целостность в развития личности командира, которое увязано с его профессиональным совершенствованием. Но здесь же кроется и проблема: остановка профессионального роста оставляет без «подпитки» командира, поиск других точек личностного роста – это болезненный и даже трагичный момент, когда нужна радикальная перекомпозиция. Наше рассмотрение было бы неполным без учета особенностей актуальной ситуации: она характеризуется всепроникающей информационно-медийной средой, ставшей неотъемлемым контекстом обитания, коммуникации, воспитания и образования человека. В этой среде размываются границы между истиной и ложью, что принято называть ситуацией постправды. Но говорить о ситуации постправды в медиасреде нужно в иных категориях, нежели чем о лжи в личных отношениях. Это не столько традиционно понимаемая ложь, сколько технологии – социальные (институциональные) технологии удержания или завоевания власти (к технологиям же едва ли применимы категории истины/ лжи, справедливости/несправедливости). Превентивными шагами в противостоянии медиатехнологиям было бы качественное образование в военных ВУЗах, в том числе внедрение уроков риторики и логики [2],[7], основ медиафило-софии и медиааналитики23, но самое главное, формирование надежных основ самосознания, что традиционно является заботой философии.

В принятии суверенного решения крайне важным оказывается доверие людей командиру, без него решение не будет ни точным, ни успешным. Коллективная воля – важная категория, и командиру нужен авторитет, как распоряжение этой волей. С властью, делегированная ему по должности, такой авторитет не связан напрямую. Это не силовая влиятельность и не доминирование, но твердость коллективной убежденности: доверие других основано на доверии себе, а это последнее – на предельной честности командира перед собой и его неусыпном радении о справедливости. И здесь востребован опыт страдания, поскольку за честность приходится платить: будь то моральные муки, будь то неуверенность одинокого поиска, будь то выдерживание современной ситуации постправды, размывающей границы истины и лжи (именно поэтому наиболее уязвимы в современной медиасреде представители командного состава, для которых четкость диспозиций между истиной/ложью, справедливым/несправедливым должна быть непреложна). Поэтому, как это исстари повелось, военачальнику нужен философ, выступающий экспертом в критическом поиске истины, авторитетом в рациональности, не стремящимся при этом к лидированию: обсуждать, быть в диалоге с Другим и сохранять собственную автономность мышления – в этом сознательное устремление философии.

К этому добавим, что обучение военному мышлению – это не только уровень решения расчетных задач или отработка алгоритмов действий. Автоматические системы (принятия решения) и обучение на тренажерах приучают скорее не думать, чем думать, полагаясь на цифровые технологии. Однако без учета неопределенности и непредсказуемости, без провокации и отработки навыков гибкого нестандартного мышления, без исключительно интуитивного и искусного внимания к неоднородности помех и вторжений, а также к сложной композиции в случае многоцелевых и многокомпонентных действий, невозможно принимать адекватные решения. Только особое «стереоскопическое мышление», издавна практикуемое в философии, с ее обращенностью к человеку и к воздействию времени на человека (у которого время субъективно воспринимается и переживается), может оказать неоценимую помощь в образовании людей, принимающих решения. Военные действия – это не игра в крестики-нолики, цель которой уничтожение, и не манипуляция с абстрактными моделями, а командир – не геймер. Без морального выбора, сохраняющего исключительно человеческое в человеке, у командира нет надежды сохраниться не только как целостный и одухотворенный человек, но и как нестандартно творчески мыслящий и призванный служить общему благу.

Итак, в военной системе зачастую в угоду функциональному решению задач игнорируется человек с его особым внутренним миром, с его свободой воли (субъектностью и персональностью), что не может не иметь компенсаторных эффектов, связанных с утратой пространства личного экзистенциального времени, а это, рано или поздно ведет к сбою в успешности и точности принимаемых решений. И это уже не говоря о вполне объяснимой изолированности и одиночестве человека, взявшего на себя личную ответственность за жизни людей, за представления о справедливости и правде общего дела.

Пример успешности современных политических лидеров говорит о том, что сегодня авторитет собирается иначе, не силовым образом: происходит соединение делегированной власти и использования особенностей медиасреды с ее специфической медиарациональностью. Медиасреда как стихия – это перманентный кризис, востребующий своевременного реагирования и точности выбора времени-места-языка высказывания, поскольку она поливариантна, гетерогенна, неопределенна, динамична, содержит большие данные, в том числе анонимные источники и сознательную дезинформацию, не говоря уже о потоках аффективных массовых настроений. Если в случае социальной правды (вспомним цитату из известного фильма: «Сила в правде») мы привыкли размышлять в категориях справедливости, консенсуса или доверия, то в оценке медиапотока нужна медианалитика как умение отличать: в чьих интересах сформулирован факт или событие, на каком языке, в каком контексте и в какой момент о них сообщается, в каких терминах и с каким подтекстом. Речь при этом вовсе не о правде/лжи, а о технологии переприсваивания дискурса, о манипулятивном завоевании мнений, о диктате повестки дня, об умении творить информационные пузыри. Это совсем другой ряд вопросов, несвязанный с личной моралью и личной ответственностью.

Война как неразумная стихия, явленная в медиасреде вседозволенностью пост-правды, представляет собой новый вид – войну медиаполитик. В глобальной цифровой деревне понятие политического врага как фиксированной антагонистической фигуры теряет смысл, все становятся друг другу противниками, то есть это гоббсовская «война всех против всех» [1]. Если в политике (рациональной по Клаузевицу) принципиальным является суверенное решение, определяющее Врага, объявляющее чрезвычайное положение, или учреждающее новый порядок (согласно Карлу Шмитту [9]), то война иррациональна: «история войн учит, что «слепой природный инстинкт» действительно играет огромную роль в ходе реальных военных действий. Нередко они выходят из-под контроля не только высшего государственного руководства, «политики», но и военного командования всех уровней. Это характерно и для внешних, и для «внутренних» войн» [4]. По мнению А.А.Свечина, «господство политики над стратегией не подлежит никакому сомнению», однако «Стратегия естественно стремится эмансипироваться от плохой политики, …(ибо) обречена расплачиваться за все грехи политики»24. Но политика, погруженная в медиастихию, поневоле становится «плохой»: она иначе развертывает и реализует себя в контексте дигитализации разума, перестает быть традиционной политикой, а становится имиджевой, сценически батальной, даже беспредельным баттлом (чего только стоят заявления политиков и чиновников в соцсетях). Политика деконтекстуализируется, теряя связь с реальной жизнью на медиаарене, а это значит – забывает об ответственности, которая всегда локально и конкретно обусловлена.