А Татьяна Ниловна между тем рассказывала о себе: несколько лет назад овдовела, уже второй раз. Дети – сын и дочь – живут своими семьями. Сама она уже трижды бабушка. Путевку в дом отдыха дал профсоюз бесплатно, как ветерану труда. Спасибо за заботу! Чего не поехать, не переменить обстановку?!

Волнения и тревоги Ольги она как рукой отмела: это в ее-то возрасте! Думать надо не только о семье, но и о себе лично! Годы мчатся точно волны в штормовую погоду: только были – глядь, и нет их, о берег разбились… А уж их-то, бабья, участь! Появились морщинки, пробилась седина, налились тяжестью ноги – и ты кто угодно: мать, бабушка, вьючная скотина, но – шалишь, уже не женщина! А как заставить себя с этим смириться! И что особенно обидно, мужчины твоего возраста, даже более пожилые, тебя ну просто не видят! Надо же так уметь унижать своих сверстниц! Для них лишь те женщины, что на двадцать, тридцать лет моложе их!

– Умные, вернее, мудрые женщины о себе не забывают, – наставляла Татьяна Ниловна. – У них и одеться есть во что, и личная жизнь не на последнем плане – не в семье, так на стороне! А такие, как была я, дуры, всю тяжесть взваливают на себя и, как ишаки, тянут ее, не находят времени оглянуться, осмотреться, глаза вверх возвести. А работа домашняя, сами знаете, такая: сегодня все сделала, завтра с утра опять ее непочатый край!

Первый муж Татьяны Ниловны умер от несчастного случая. На ее руках осталось двое детей. Да и сама она еще, можно сказать, дитё – двадцать четыре годика. Мужчины, прослышавшие об ее горе, всеми способами стали выказывать ей внимание. А юной вдове не до них. Да и обидно как-то: они же все женатые, чего от нее-то хотят? И она замкнулась, отдалилась от людей, приняла твердое решение жить одна. Замужем побыла, детей нарожала, вот и есть чем заполнить существование. Но… оказалось… Не все так просто, девочка! Около года она продержалась, как хорошо укрепленная крепость, а потом… В общем, согласна была сдаться, но все претенденты отступили. Да и что за печаль им! А мать говорила ей еще раньше: «Не любовника ищи, а мужа, не то горько тебе придется». Легко сказать! Только кто – молодой да свободный – бросится на женщину с двумя малолетками! И все же сначала она завела любовника. Сразу соседи стали смотреть на нее косо, пошли пересуды. Какие же все разумные да добропорядочные, когда беда не в их доме!

– До сих пор помню: стою это я у окна, а жили мы на первом этаже двухэтажного дома, и слышу, как соседки балабонят: «Эта-то, – кивок на мои окна, – мужика стала привечать». И столько в голосе, на лицах осуждения! Умру – не забуду! А одна женщина, самая скромная, малограмотная из них, видно, знала, почем фунт лиха, возьми да скажи: «Что сделаешь, бабоньки, «требвается!» Так и сказала: «требвается». И все сразу прикусили языки. Вроде бы только после этого поставили себя в мое положение, одинокой молодой женщины. Через три года я все же вышла замуж, за другого. Вместе в школе учились. А тут встретились: я вдовая, он – разведенный. Может, и неплохо жили бы, если бы не его мать да сестры: зачем взял женщину с чужими детьми! Сначала он огрызался на них, потом поддался им и загулял… Он гуляет, а я, дура, плачу, цепляюсь за него. А ведь была еще молодая и собой ничего. До сих пор не могу себе простить, что не выгнала его тогда и не отомстила – любовника не завела. Это я теперь стала смелой да решительной. В молодости же и подумать ни о чем таком не решалась: замужняя – нужно верною быть.

– Так что, Олечка, не будьте, как я, простушкой, о муже, семье заботьтесь, но и о себе не забывайте. Ох, короток наш, женский век! Только поздно, слишком поздно мы вспохватываемся!

Обедать соседки пошли вместе.

– Вон там, – показала Татьяна Ниловна, – кувшины с настоем шиповника. Перед едой надо принимать, очень полезно.

Налив по стакану чуть желтоватой жидкости, направились к своим местам, оказавшимся в противоположных сторонах зала. И тут Ольгу словно окатило знойной волной удушья: за ее столом сидел, низко склонившись над закуской, Борис, Борис Сергеевич, тот самый, с которым в прошлом году у нее была, как она мысленно считала, любовь. Ольга тотчас узнала его по тонкому, до боли в сердце дорогому и милому профилю, по сутуловато-приподнятым плечам… Он был в том же, что и в Прибалтике, коричневом кожаном пиджаке. Все это способствовало его узнаванию и тому волнению, которое ее охватило. Минута, в течение которой она простояла поодаль, показалась бесконечно длительной – столько мыслей и чувств вспыхнуло в ней и, оставив ожог, погасло! И все же ее ревнивый взгляд усмотрел, что Борис Сергеевич почти не изменился. Вот только в темно-русых волосах, точно на гравюре, возникли редкие, но ярко-белые штрихи.

От нежности и жалости – он уже не так молод, как ей прежде казалось! – защемило сердце.

Никого другого за столом пока еще не было. Уйти, пока Борис ее не узнал, не заметил? – возникла спасительная, показалось Ольге, мысль. Но… куда? Да и не смешно ли, не глупо ли это покажется со стороны? Если здраво рассудить, между ними ничего, совсем ничего «такого» не было. Лишь какое-то наваждение. Да и оно за истекшие месяцы почти выветрилось, как тепло из дома, который давно перестали подтапливать.

Расстояние до стола в несколько шагов Ольга едва осилила: всё в ней трепетало, словно она шла по жердочке над пропастью.

Так и не преодолев волнения, остановилась позади Бориса, произнесла:

– Здравствуйте! – Голос дрогнул, приветствие прозвучало как-то неестественно для подобного случая. Борис равнодушно полуобернулся, вскинул на нее невидящие глаза и, продолжая жевать, ответил дежурно, приличия ради:

– Здравствуйте, – но тут же узнал ее. – О… вы?! Выронил вилку, отодвинул тарелку в таком замешательстве, что сомнений не могло быть: он искренне рад встрече. – Когда приехали?!

Она ответила. И, стараясь скрыть все нарастающее смущение и волнение, подчеркнуто деловито поставила на стол стакан с витаминным напитком, села на свое место.

– Вы здесь давно? – спросила.

– Да нет, четвертый день, – а сам подумал: «Чуть не целый срок – еще три недели – вместе!» – Сколько времени уже прошло, как мы отдыхали в Прибалтике? – Беззастенчивые взгляд и улыбка Бориса показались Ольге оскорбительными. Уж не слишком ли пристально она смотрела на него тогда?

Впрочем, Борис держался как настоящий мужчина, ни разу не отвел свой взгляд первым, хотя и не предпринимал почти ничего для сближения. Вскоре Ольга поняла, почему: он ожидал приезда жены.

И все же сейчас ей стало не по себе от этого напоминания как о чем-то неприлично-интимном, превышающем границы дозволенного.

– Около семи месяцев, – ответив, Ольга сразу остыла, приступила к обеду. Борис последовал ее примеру. Однако еда для них превратилась как бы в тяжкую обязанность удовлетворять некую низменную потребность.

Суп ели в пол-ложки, дух спирало от опасения, как бы не втянуть его в рот с шумом. Второе накалывалось на вилку крошечными кусочками. Да и они едва проходили через горло, его то и дело перехватывало спазмом. Нет, это не еда, мука.

Уж лучше бы им сидеть за разными столами. Друг друга они все равно узнали бы не только здесь, даже в сутолоке московской улицы.

Ольга выскочила из-за стола: пусть Борис не думает, что она будет его обременять своим присутствием или что по-прежнему рассчитывает на его внимание.

– Приятного аппетита!

– Спасибо! – Борис с облегчением оторвался от обеда, обернулся ей вслед, приглушенно-интимно спросил:

– Встретимся?

Ольга его не поняла: что он имел в виду? Время их отдыха только начиналось, сидят они за одним столом…

– Я надеюсь, – ответила неопределенно.

До своей комнаты Ольга бежала, ничего не видя, не слыша. Словно внезапно прорвалась плотина, сдерживавшая чувства. И они захлестнули все ее существо.

Дрожащей рукой она едва попала ключом в прорезь замка, влетела в комнату и в изнеможении упала на свою кровать. Словно и не разделяли их столько долгих холодных унылых месяцев!