Но проходило время, а дед все не возвращался. Годам к двенадцати Антон уже знал, что, скорее всего, он никогда не вернется. И когда они с мамой собирались в церковь, ему было больно слышать, как бабушка строго выговаривает матери: «И не вздумай там свечку за упокой отцу поставить». Мать только тяжело вздыхала, но, приходя в храм, долго молилась у большого Распятия.

Чтобы не выбирать ничью сторону, Антон повесил над столом большое фото деда. Он стоял на нем в полевой форме на фоне раскидистых пальм, улыбаясь своей широкой открытой улыбкой. Позади виднелось озеро, на берегу которого паслись диплодоки, а в небе можно было заметить птиц, похожих на птерозавров. «Это дедушка в какой-то южной стране на аттракционе. Кажется, «Эдем» называется», – вспоминал Антон слова матери, слышанные им в детстве. «Где бы ты ни был, дед, тебе там хорошо», – думал он, глядя на снимок. И ему казалось, что дедушка в ответ весело подмигивает.

Когда пришла пора получать паспорт, Антон не сомневаясь выбрал девичью фамилию матери. Бабушка, хоть и не одобряла дочь за развод, была довольна.

– Ну вот, – с облегчением вздыхала она, – Громовых на свете больше стало. И добавляла строго: – Смотри, не подведи фамилию-то!

И Антон не подводил: поступив в институт, сразу стал неформальным лидером группы хакеров, боровшихся с «прогнившим режимом». Атмосфера в институте была либеральной: большинство преподавателей принадлежало к поколению девяностых, а из старой профессуры осталось всего трое. Только что прошли президентские выборы в стране, и лекции то и дело превращались в сидячие митинги, на которых преподаватели и студенты костерили власть в хвост и в гриву, за “репрессии” в отношении оппозиции.

Антон с друзьями занимались тем, что выискивали компромат на местных чиновников и распространяли его в сети. Сделать это было нетрудно: то и дело кто-нибудь из сотрудников администрации города попадался на взятках. Прокуратура открывала дела, но редко кто из мздоимцев получал реальные сроки. Ходили слухи, что все в городе: и полиция, и прокуратура находятся под контролем мэра. По мнению кружковцев, он и был головой спрута, душившего в своих "нежных” объятиях весь город. История с предвыборным баннером мэра стала их крайней акцией, расплачиваться за которую пришлось Антону.

Нина Федоровна знала о настроениях сына. Не раз они спорили о том, как нужно относиться к власти, а иногда дело доходило до ссоры.

– Ты прочитай Библию, что там сказано: всякая власть от Бога, Антоша!

– Ну конечно! Даже такая, которая ворует и насилует?

– Как ты можешь такое говорить! Кто ворует? Кто насилует?

– Посмотри на Пирамиду, – злился Антон, показывая пальцем в ту сторону, где высился элитный квартал, состоящий из роскошных особняков, соревнующихся друг с другом в высоте и причудливости архитектурных форм. – Они это что, на честно заработанные построили?

– Может и заработали, откуда ты знаешь?

– Что?! – еще больше кипятился Антон. – Ну, мама… Я тебя не понимаю: как можно закрывать глаза на откровенное зло? Разве этому учит Церковь?

Нина Федоровна, обескураженная таким приёмом, терялась и не знала, что ответить.

– Я не богослов, Антош. Об этом тебе лучше у отца Петра спросить.

Антон раздраженно махал рукой: поступив в институт, он стал реже ходить в храм и почти перестал видеться с духовником. Да и что мог сказать ему священник, регулярно попадающий в объектив камеры вместе с мэром? Антон не говорил этого вслух, боясь обидеть мать, считавшей отца Петра святым человеком.

Мать всегда заканчивала спор строгим предупреждением:

– Помяни мое слово: эти мысли до добра тебя не доведут.

И теперь, когда Антон попал за решетку, она была совсем не рада своему предвидению. Эти пятнадцать дней, проведенные без него, Нина Федоровна горячо молилась и обивала пороги спецприемника в надежде хотя бы глазком увидеть свою кровиночку. Но слышала в ответ только одно: “Свидания и передачи Громову запрещены”. Вспоминая это мучительное время и глядя на покрытые синяками запястья сына, она поневоле начинала роптать и даже гневаться на тех, кто был виновником его и ее страданий.

– Если бы дедушка был жив, они бы не посмели… – тихо, но решительно вымолвила она.

– Что ты, мама? – улыбнулся Антон. – Как ты себе это представляешь? На танке, что ли, приехал бы внука вызволять?

– Класс! – восторженно отреагировал Глеб на картинку, нарисованную Антоном. – Люк так это открывается и оттуда чел с мегафоном: “Эй, там, на киче! Громова с вещами на выход!”

– Не знаю, Антош. Но он бы этого не допустил, – вздохнула мать. – Может, добавки?

– Нет! – дружно вскрикнули друзья и все от души расхохотались.

Напряжение, висевшее в воздухе все это время, растворилось, как пар от пельменей. Глеб тут же засобирался:

– Отдыхай, Антоха! Завтра в институте потараторим.

Провожая друга, Антон остановил его в дверях и сказал вполголоса:

– У нас стукач.

– Ты чё, Антох, быть не может! – удивился Глеб.

– Кто-то же меня сдал.

– И кто это?

– Не знаю. Но надо быть осторожней.

– Ладно, не кипишись, разберемся, – друг хлопнул Антона по плечу и поскакал вниз по лестнице.

Только захлопнулась дверь, как Антон закричал:

– Мама, брюки!

– Так я ж в стирку…

– Что ты наделала! – простонал Антон и кинулся в ванную.

– Да ты не переживай, я еще не включала, – успокоила его мать. – Что там у тебя?

– Фу-у-у, слава Богу! – выдохнул он, вытаскивая из стиральной машины брюки. – Так, ничего… Прости…

Драгоценный “бугорок” был на месте. Антон зажал его в кулак и прошел в комнату мимо удивленной и напуганной матери. Закрыв дверь, не раздеваясь упал на кровать и долго лежал, глядя в потолок, крепко сжимая руку. Постепенно «бугорок» размяк, как пластилин, и Антон, с большой осторожностью разделив его пополам, достал из него миниатюрную карту памяти. Очистив её от остатков жвачки, достал со стоящего рядом стола адаптер, вставил в него карту и положил обратно. «Потом, все потом», – сказал он себе и провалился в глубокий исцеляющий сон.

Во сне он видел своих знакомых по отсидке, стоявших посреди камеры с каменными лицами и аплодирующих пляшущей танец живота Медузе Горгоне. Пошло улыбаясь и подмигивая, она манила Антона к себе.

– Антон, блин, ты где? Уже первая пара закончилась, парни тебя ищут. Диспетчер с факультета приходила, тоже тебя спрашивает. Прикинь, Светка с физмата всем болтает, что тебя отчислили. Я ей чуть дреды не оборвала! Не захотела пачкаться – она их с Турции, наверное, не расплетала, дрянь такая… Антон, ты че, спишь что ли? Руки в ноги и вперёд!

Возбуждённый девичий голос звенел в трубке, а Антон все никак на мог прийти в себя: он проспал вечер, ночь и целое утро! Солнце нашло щелку между штор и светило прямо в глаза. Антон щурился спросонок и потирал затекшую руку, поставив мобильник на громкую связь.

– Ноги в руки, – хриплым голосом поправил он Жанну.

– А? что?! Ты слышишь, что я тебе говорю? Мухой в институт, а то сейчас сама приду тебя будить.

– Да понял я, понял… Чаю только попью…

– Ну ты и лентяй, – засмеялась Жанна. – Все, мне некогда, я на историю побежала. Ай кисс ю, лавли! Бай-бай!

– Бегу, солнце, бегу! – с нежностью посмотрел Антон в сторону замолчавшего телефона и блаженно потянулся во весь рост, не вставая с кровати.

Свобода, которая еще вчера утром казалась недосягаемым призраком, свалилась на него всеми своими прелестями: Антон мог просто лежать вот так весь день, выбираясь из постели лишь затем, чтобы перекусить, мог сколько угодно сидеть в интернете, или же дочитать, наконец, Хэмингуэя, послушать Пинк Флойд или просто пойти побродить по парку, сочиняя никому не нужные стихи. Но нет же! Надо идти в институт на кафедру, объяснять декану: студент Громов свой срок отмотал и готов снова зубрить теорию информационных полей и совершенствовать практику компьютерной безопасности.