Это произошло в тот день, когда она с семимесячным Антоном приехала домой из деревни и, открыв дверь, увидела в своей постели чужую женщину. Муж с потерянным лицом лихорадочно одевался, а она, без стеснения сбросив с себя одеяло, подошла, колыхая пышными формами, к Нине, держащей на руках Антона, и с наглой усмешкой на пухлых губах заглянула ему в лицо.

– А малец ничего, на тебя похож. Только худой чё-то. Наш-то, чать, посправней будет, – ударила она себя ладонью по голому животу и, захохотав, продефилировала в ванную.

Пока пышнотелая плескалась в душе и шумела феном, Нина наскоро собрала вещи, взяла документы, фотоальбом и ушла к матери. Последний раз она видела мужа в суде, когда рассматривалось ее заявление о разводе. Это было через месяц после той сцены, и она уже не испытывала к нему ни злости, ни обиды.

Одно только преследовало ее неотступно – странное чувство стыда, будто это она изменила мужу, а не он ей. Ощущение телесной нечистоты было столь сильным, что она могла часами, обхватив колени руками, сидеть под душем. Но ничего не помогало.

Именно тогда она, совершенно измученная и потерянная, впервые пришла в церковь. Остановившись посреди пустого храма, Нина посмотрела по сторонам и, встретившись глазами с иконой Спасителя, неожиданно для себя, заплакала. Горячие слезы текли по щекам, и ей казалось, что она стоит под теплым летним дождем, омывающим ее от невидимой грязи, облегчающим боль и тяжесть, столько дней мучившими ее сердце.

На следующий день Нина крестилась сама, а через месяц крестила сына: пришлось долго уговаривать мать – жену советского офицера и стихийную атеистку. Та опасалась, что дочь на почве переживаний, вызванных разводом, попадет в какую-нибудь секту, да еще и внука за собой утащит. Но, увидев крестик на его розовеньком пузике, просияла и даже пустила слезу: "У деда тоже такой был".

В храме молодую мамашу со смышленым карапузом приняли и полюбили. Нина бралась за любую работу: мыла полы, чистила подсвечники, протирала иконы, украшала их цветами на праздники, так что настоятель всегда оставался ей доволен. Узнав о том, что Нина по профессии библиотекарь и работает в местном институте, отец Петр предложил ей заняться организацией приходской библиотеки. Нина с радостью согласилась и ревностно принялась выполнять свое новое послушание.

Бабушка, вынужденная возиться с Антошкой по вечерам, услыхав это новое для нее слово – “послушание”, вознегодовала:

– Что это еще за средневековье! Ты что, в монашки собралась? А сына куда денешь? Или тоже с собой – в монастырь?

– Мама, не говори глупостей! Ни в какой монастырь я не собираюсь. Попросили в храме сделать библиотеку, почему не помочь?

– Так и скажи, – бурчала мать. – А то – “послуша-а-ание”… Деньги-то тебе там платят?

– Мама!, – обиженно восклицала Нина и хлопнув дверью бежала на остановку.

Мать продолжала ворчать даже когда Антон вырос и поступил в институт: ей все казалось, что это церковь мешает дочери наладить личную жизнь. "Не дура, не уродина – чего пустышкой ходить? Давно бы уже нашла себе мужика, да родила, пока можешь". Нина стоически переносила эти нападки, возражая: "Есть мужчина в семье, чего еще нужно?" Мать только качала головой: совсем спятила дочь от своей религии.

Так может и жила бы Нина – ни счастья тебе, ни горя особенного. Но наступил злосчастный 2019. Хоть и с запозданием – через год после начала, пандемия добралась и сюда, в некогда закрытый от случайных людей, город. Первыми жертвами вируса стали старики. Больницы, все эти годы получавшие крохи из бюджета, не справлялись с потоком заболевших, и многие не успевали даже пройти КТ, как было уже поздно.

– Квартиру мою не продавай, – Федя вернется, где жить будет? – наказывала мать Нине, незадолго до того, как ее увезли в реанимацию.

– Ну что ты, мама, ты поправишься, ты обязательно поправишься. Я сегодня в храм схожу, помолюсь за тебя.

– Сходи, доча, сходи. Я-то, видишь, уже никак… Да и не умею я. Сама знаешь, нас в детстве другому учили… Ты ко мне приходи на могилку иногда, рассказывай, как ты, как Антошка. А то скучно мне одной там лежать… Умереть не страшно. Страшно, когда ждать некого. Я вот ждала Федюшку, тем и жила… Я и там его буду ждать…

Нина обливалась слезами, целуя морщинистые руки матери, моля Бога и всех святых о чуде. Но чуда не произошло: утром ей позвонили из больницы и сообщили скорбную весть. Несколько месяцев Нина не могла оправиться от потери. Ей казалось, что это она виновата в смерти матери, что не уберегла: вовремя не увезла на томографию, давала не те лекарства. Даже слова духовника о том, что жизнь и смерть человека в руках Божиих, не помогали.

Облегчение наступило весной, на Радоницу, когда Нина по завету матери после молитвы присела на скамеечку у могилы и стала рассказывать, что на работе у нее все нормально, что Антону за хорошую учебу стипендию повысили, а соседи с собакой, что мешала ей спать по ночам, в Германию уехали. Долго говорила Нина и про то, и про это, пока не остановилась и, пересиливая комок в горле, вымолвила:

– Плохо мне без тебя, мама, очень плохо…

Она закрыла лицо руками и замерла, горестно склонясь над могилой. Вдруг будто легкий ветерок коснулся ее головы, и волна нежности и тепла, словно материнская шаль в детстве, опустилась на согнутые горем плечи. Сердце затрепетало от нечаянной радости, и Нина, улыбнувшись сквозь слезы, прошептала:

– Ты в раю мамочка, ты в раю!

“Не болтай глупостей", – едва ли не услышала Нина сердитый голос матери и поспешила ответить:

– Хорошо, мамочка, больше не буду.

С той поры ей стало легче нести бремя сиротства. Всякий раз, когда сердце теснили мрачные мысли, она вспоминала тот день и говорила матери, как живой: "Больше не буду, мамочка, больше не буду".

Новость о том, что библиотека закрывается, а сотрудников отправляют в отпуск с последующим увольнением, не сильно огорчила ее: уже давно она считала своей главной работой храм, где было и легче и интересней. Зарплата, конечно, была символическая, но за работу свечницей доплачивали, так что ей вполне хватало на коммуналку и продукты.

Нина решила, что скажет сыну об увольнении, когда закончится ее вынужденный отпуск. "Бог даст, не пропадём, – бодрилась она. – Главное, чтобы Антоша институт закончил". Но, вспоминая дни его заключения, она уже ни в чем не была уверена. Ведь все может повториться, если сын не одумается…

Нина открыла глаза и села на кровати. Легкий ноябрьский снег кружил за окном, поблескивая в лучах заходящего солнца. От теснившихся в голове мыслей, сердце снова охватила тревога, и Нина накапала себе валерьянки. "Надо бы попросить отца Петра, пусть поговорит с Антоном", – подумала она и стала быстро собираться в церковь.

Когда Антон вернулся домой, матери уже не было. На кухонном столе нашел кастрюлю с борщом и записку: «Я на службе. Завтра Казанская, не забыл? Если не приду, не беспокойся, переночую в храме. Жду тебя на Литургии!» У Антона отлегло от сердца: всякий раз, когда случались неприятности, мать шла в церковь и возвращалась умиротворенной. Почему так происходит, Антон не знал, просто, принимал как факт.

Лет десять-пятнадцать назад церковь и для него была вторым домом, и все, что там происходило казалось ему вполне естественным. Маленький Антошка не спрашивал, зачем «целовать Боженьку». Он был таким же реальным и родным, как и дедушка, чьи фотографии показывала ему мать. Не капризничал, когда в воскресенье утром они с матерью, несмотря на протесты бабушки, не завтракали – «отец Петр не причастит». Его не нужно было заставлять идти на исповедь – он сам спешил к батюшке, чтобы попросить прощения за свои детские шалости. Где теперь все это?..

Соорудив себе пару бутербродов с сыром, Антон налил большую желтую кружку кофе, зашел в комнату и, включив компьютер, поудобней устроился в кресле. Мысль о том, что отношения с Жанной безнадежно испорчены, ныла в душе, как заноза. Но горячее желание отомстить за мать подобно торнадо затягивало в себя остальные чувства, придавая еще больше решимости ринуться в бой. «Чудовище запустило свои грязные щупальца слишком далеко, – повертел Антон головой, как боксер на ринге. – Надо бы их укоротить».