– Это я хорошо зашел! – обрадовался Антон и кинулся к столу с монитором.

Положив упаковку с пиццей на соседний стол, он «разбудил» комп и вставил флешку в USB-порт на передней панели.

– Йес! – воскликнул он, увидев на экране монитора рабочий стол секретаря.

Еще одной проблемой меньше: не надо взламывать пароль входа.

– Я бы на вашем месте так не рисковал, – позлорадствовал Антон, устраиваясь поудобнее в кресле.

И минуты не прошло, как новенький лазерный принтер принялся деловито отсчитывать печатные листы, не догадываясь, на кого он сейчас работает. Вдруг шум из кабинета ректора сделался громче и Антон ужом соскользнул на пол, спрятавшись под широкую белую столешницу.

– Вольдемар, как вам не стыдно! Вы пользуетесь моей слабостью! – кокетливо прозвучал молодой женский голос. Щелкнула зажигалка, и по кабинету разлился приторно-сладкий аромат дамских сигарет.

«Секретарша…» – похолодело у Антона внутри и он, закусив нижнюю губу, взмолился: «Только не сюда, только не на рабочее место!»

– Что вы, Вер Пална! – возразил мужской баритон, похожий на доктора Ливси. – Вы прекрасно выглядите и ни капельки… э-м…

– Что «ни капельки»? Вы хотите сказать, что я пьяна?!

– Нет, что вы! Вы… Вы прекрасны, Вер Пална! Говорю вам, как специалист по истории искусства.

«Искусствовед?! Этот точно не из наших», – помотал головой Антон.

– Ах, бросьте, Вольдемар!

– Нет-нет, я заявляю со всей ответственностью: если бы Рембрандт имел возможность выбирать, то Данаю он рисовал бы именно с вас!

– Это такая толстушка с ангелом?

– Вер Пална, это не ангел. Это – Эрот.

– Фу-у-у! Разве можно такие пошлости говорить при девушке? – манерно произнесла собеседница.

– Но… Эрот – это же греческий бог любви.

– А вы что, в любви мне признаетесь?

– Что вы, Вер Пална, я вовсе…

– Ну вот, – вздохнула женщина, – так все хорошо начиналось. Какие же вы все скучные – мужчины. Про Эрота говорить умеете. А про любовь… Что-то меня тошнит…

– Это потому что вы не за-а-а… ничего не едите, Вер Пална. О! Смотрите! Пицца! Еще горячая! Хотите кусочек?

– Давайте… Теперь точно буду, как Даная, – засмеялась женщина.

– Вер Пална, я готов быть вашим Рембрандтом!

– Пошля-а-а-ак!

– Господа – пицца! – театрально воскликнул баритон, дверь кабинета захлопнулась и звуки праздника снова ушли под воду.

Антон вынырнул из-под стола, выхватил из принтера пачку распечатанных листов и сунул в рюкзак. Он уже хотел покинуть кабинет, как вдруг остановился, парой кликов создал на рабочем столе новую папку, дал ей название: Boar Hunting, и закинул в нее несколько файлов с флешки.

Когда толпа подвыпивших педагогов высыпала из кабинета ректора, Антон был уже по дороге в городскую прокуратуру.

Через полчаса уборщица вынесла из приёмной несколько пакетов с пустыми бутылками и помятыми тетрапаками из-под сока. Под мышкой у нее торчала плоская картонная коробка, на которой яркими разноцветными буквами было написано: «Сюрприз!»

Церковь стояла на краю города. В хорошую погоду ее купола играли яркими бликами в лучах солнца, точно елочные игрушки. Вокруг росли голубые ели, а стройную свечу колокольни можно было увидеть и услышать из любой точки города. Даже заводские трубы, выпускающие в небо клубы серого дыма, не могли испортить образовавшийся с появлением храма живописный пейзаж.

Антон услышал благовест, едва вышел из дома. В морозном воздухе пасмурного ноябрьского утра он разносился, как заводской гудок, размеченный ударами кузнечного пресса. “Опоздал”, – отметил про себя и, затянув поплотнее шарф, двинулся на остановку. Город словно вымер: редкие пешеходы никуда не спешили, а машин было так мало, что и те, казалось, скоро закончатся и дороги совершенно опустеют. Только маршрутчики не переставали охотиться за случайными пассажирами, чтобы собрать хоть какую-то копеечку для многочисленной родни из Зарафшана.

– Переводом можно? – спросил он у водителя, вскочив на подножку маршрутки. Тот кивнул в ответ, и Антон занял свободное место в конце салона.

Расплатившись за поездку, спрятал смартфон и стал смотреть на проносящиеся мимо виды. За окном мелькали серые здания, витрины еще не открытых магазинчиков, голые силуэты изуродованных коммунальщиками тополей, придорожные столбы освещения, афишные тумбы и щиты с промокшей бахромой объявлений и рекламных листовок. И всюду грязь вперемешку с островками обледенелого снега и россыпью опавших, давно потерявших цвет листьев.

На главной площади рабочие обустраивали сцену для митинга и концерта. Если бы не они, о празднике напоминали бы только редкие флаги у парадных дверей госучреждений да придорожные баннеры в центре города. На одном из них взявшись за руки улыбались друг другу толстощекий башкир в малахае и русская девушка в кокошнике.

“Хочешь испортить праздник – доверь дело профессионалам”, – усмехнулся Антон и снова погрузился в свои мысли. События минувшего дня не выходили у него из головы. Разговор с ректором, ссора с Жанной, знакомство с содержимым посылки, операция с распечаткой, поездка в прокуратуру – всего этого могло бы хватить на неделю, а то и на месяц обычной жизни. Но кто-то скомкал ленту событий и умудрился запихнуть их в двенадцатичасовой отрезок времени. “Это что, такая компенсация за вынужденное безделье на нарах? Ну что ж, окей!”, – согласился он с неизбежным.

Хотя, кто заставлял его гнать лошадей? Не сам ли он спровоцировал Жанну, решил не откладывать с местью Бивню, устроил стендап с пиццей и крался к ящику доверия, как заправский стукач? Нет, тут все логично. По-другому и быть не могло. “Ты не ты, когда хочется свининки”, – ехидно прищурился Антон.

За окном промелькнули последние здания городской застройки, и маршрутка притормозила у новенькой, еще не испохабленной вандалами, остановки. По свежеуложенному асфальту быстро дошел до храма и, отворив двери, вошел внутрь.

Храм встретил светом и благоговейной тишиной. Людей на службе было много, но свободного места хватало. Молодой, коротко стриженный, диакон, стоя перед аналоем с Евангелием, читал нараспев каноническую историю о Марфе и Марии. Антон знал ее чуть не наизусть – она звучала в церкви каждый богородичный праздник.

Речь шла о двух сестрах, которые постоянно ссорились, когда Христос гостил у них в доме. Мария, под предлогом беседы с Учителем, отлынивала от домашней работы, а Марфа жаловалась на нее Иисусу и просила повлиять на сестру. Но в результате Марию хвалили, а Марфа нарывалась на выговор.

“За что, спрашивается?”, – возмущался Антон. – “Если все будут только сидеть и слушать, кто будет готовить обед?”. Нет, он, конечно, знал, про то, что не хлебом единым и все такое прочее. Но все равно. Как-то обидно было за Марфу: целый день у печи пропадала, и даже спасибо никто не сказал…

Он поискал глазами мать и нашел ее на обычном месте – она любила молиться у большой старой иконы Покрова. В церкви она преображалась: морщинки на лбу исчезали, уголки губ взлетали вверх, и она снова выглядела молодой и беззаботной. Вот и сейчас издалека она напоминала стройную юную девушку, одетую не по возрасту – в длинную бежевую юбку и старую цветную кофту. Только голубой платок, скрывающий седину в длинных, по-девичьи, волосах, подходил к утонченным чертам ее бледного лица.

“Мам, тебе надо покраситься”, – приставал Антон к матери, глядя, как она даже дома прячет волосы под косынку. – “Зачем, сынок?” – улыбалась она. – “Перед кем мне красоваться?” “Ну… хотя бы ради себя”, – не отставал он. “Красятся, Антош, не ради себя, а ради других. Тот, кто по-настоящему любит, не отвернется, даже когда я стану лысой и беззубой”. Антону становилось больно от этих слов и он, надув губы, прижимался к материнскому плечу: “Не говори так. Ты всегда будешь красивая и молодая!”

“Ага! Будешь тут, с таким сыном”, – злился он на себя, вспоминая, как не раз доводил мать до слез своим упрямством и невниманием. Но тяжелее всего дались ей последние две недели. “Если бы не предатель, – пытался он найти себе оправдание, – не было бы этих пятнадцати суток. Не было бы ни слез, ни бессонных ночей, ни седых волос”…