У Келльнера не было других источников информации, кроме наблюдения за повседневной жизнью городка и внимательного изучения нацистской (по преимуществу местной) прессы. В дневнике нет упоминаний о передачах иностранного радио. Но Келльнер подробно фиксирует происходивший на глазах равнодушных соседей разгром городской синагоги, депортацию евреев Лаубаха на верную смерть в концлагеря, отправку в газовые камеры душевнобольных и инвалидов, преступления вермахта на территориях Польши и Советского Союза… «Записи Келльнера, — указывала газета «Süddeutsche Zeitung», — доказывают то, что столь часто опровергается: у каждого, кто жил в Германии в 1939–1945 гг., была возможность узнать о том, что происходит, как в действительности развиваются военные действия. И никто не мог “ничего не знать” о преступлениях нацистской системы, включая уничтожение евреев»[1061].
Уже поэтому ценность дневников Келльнера можно было бы оценить достаточно высоко. Но незаметный чиновник юридического ведомства выступил в роли серьезного аналитика и гневного обвинителя нацистского рейха. Предметом его мучений было то, что большинство немцев безгласно поддерживало режим. Он нередко задумывался о том, какой будет Германия после неминуемого краха преступного режима. Он рассчитывал на то, что его дневник окажется полезным в будущем.
На первой странице дневника (26 сентября 1938 г., канун Мюнхенского сговора) написано: «Смысл моих записей состоит в том, чтобы зафиксировать нынешние настроения вокруг меня для того, чтобы в будущем не возник соблазн изобразить это время как “героическое”», и через год с небольшим (30 июня 1939 г.): «Моя цель — передать потомкам подлинную картину действительности». Что касается «картины духовного состояния немецкого народа», то она представала абсолютно безрадостной: «Вот судьба моей бедной, достойной сожаления родины: лучшие люди живут как отшельники, у власти находятся подлые, грубые палачи»; «Я вынужден констатировать, что примитивность мышления немецкого народа достигла той точки, которую трудно превзойти… В мозгах — сплошной туман и сплошная тьма». После нападения нацистов на Советский Союз Келльнер нашел в глубине души столь редкие для тогдашних немцев горькие и справедливые слова: «Эти преступления никогда не смогут быть стертыми из памяти»; «Их невозможно вычеркнуть из истории человечества. Наше правительство убийц навек осквернило имя Германии». Каким должен быть грядущий суд над преступниками и их пособниками? Выводы Келльнера радикальны: «Не существует наказания, которого достойны эти нацистские бестии… 99 процентов немецкого населения прямо или косвенно виновны в сегодняшнем состоянии дел». Заслуживает особого внимания его предостережение: «В особенности надо следить за тем, чтобы эти бандиты не уподобились хамелеонам и мгновенно не поменяли цвет своей кожи». Какой будет послевоенная Германия (запись от 10 апреля 1945 г.): Келльнер высказывает обоснованные сомнения: «Сможет ли немецкий народ по собственной инициативе создать новое государство — свободное от сумасшедших идей? В этом отношении я не очень-то оптимистичен… Мозги людей полны отравы. Немецкий народ в массе своей душевно болен, а душевные болезни очень трудно излечиваются». Автор дневника ощущал внутреннюю сопричастность с активными борцами Сопротивления. 8 мая 1945 г. (это завершающий текст дневника): «Немцы, сохранившие разум и зрение, в течение 12 лет активно и пассивно выступавшие против режима, могут гордиться, чувствуя, что их борьба была не напрасна»[1062].
В октябре 2010 — феврале 2011 г. в Германском историческом музее в Берлине работала выставка «Гитлер и немцы. Народная общность и преступления», которую в известной степени можно считать продолжением дискуссий о книге Гётца Али. На страницах обстоятельного тома, выпущенного к открытию экспозиции, опубликованы статьи ведущих историков ФРГ, которые с различных сторон рассматривают больную и необычайно важную проблему массового воздействия нацистской диктатуры. По мнению Михаэля Вильдта, в Германии 1933–1945 гг. существовал «социальный политический строй, основанный на расовом неравенстве и обеспечивавший немцам материальные и нематериальные выгоды и участие в системе власти». Это был режим, основанный на «бессилии жертв и всевластии палачей», режим, «условием существования которого было преследование и изгнание противников»[1063]. Томас Зандкюлер считает, что Третий рейх обещал и в известной степени обеспечивал своим гражданам в обмен на «готовность к согласию, основанную на самых разных причинах», «социальную мобильность и расширение степени участия в общественной жизни». Продолжая тезис о «готовности к согласию», историк возвращается к проблеме национальной вины и национальной ответственности немцев: «Преступления на Востоке в большинстве случаев совершались самыми обычными людьми. Те немцы, которые непосредственно не участвовали в злодеяниях, хорошо знали о том, в какую политику они вовлечены и какие следствия это будет иметь в будущем»[1064].
Клаус Хилленбранд, политолог, ведущий сотрудник известной берлинской газеты «Die Tageszeitung», интенсивно работая в 14 архивах ФРГ, Австрии и Чехии, обнаружил и впервые опубликовал заявления немцев, направленные в различные инстанции Третьего рейха с просьбами о возможном зачислении на должности исполнителей смертных приговоров. 482 прошения сохранились в изученных автором архивах: к 1933 г. относилось 72 заявления, к 1939 — 69, к 1943 — 26, к 1945 — 1[1065]. На деле, резонно предполагает Хилленбранд, таких заявлений было значительно больше.
Какой же была мотивация «инициативников», стремившихся обслуживать конвейер смерти? Один из них, не забыв упомянуть о своем членстве в НСДАП, в 1937 г. писал, что «с учетом современных законов» ему «доставит удовольствие» быть палачом. Другой заявлял, что «добровольно участвовал в исполнении смертных приговоров в оккупированной Польше». Третий напоминал о своем опыте, приобретенном в Первой мировой войне, — «неоднократном исполнении приказов о казнях». Четвертый посчитал особенно важным то, что он в 1918–1921 гг. находился в рядах «черного рейхсвера», а ранее «воевал против французов, англичан и негров не только с помощью огнестрельного оружия, но и посредством саперной лопатки». Некий мясник, обращаясь в 1940 г. непосредственно к Гитлеру, обязывался «беспощадно уничтожать тех субъектов, которые предают любимого фюрера и отечество», ссылались и на опыт службы в охране лагеря уничтожения для евреев, и на желание «найти применение в восточных районах». Были и такие, кто пытался на должности палача поправить материальное положение, пошатнувшееся во время экономического кризиса. Но виновниками разорения лавочников неизменно объявлялись «марксисты»[1066].
Автор уделяет пристальное внимание социальному происхождению и профессиям палачей-добровольцев. Это были немцы самых различных возрастов (от 15 до 62 лет), представители низших и средних слоев населения — как раз тех общественных групп, которые активно поддерживали нацистский режим. Хилленбранд указывает на почти полную идентичность социальных структур кандидатов в палачи и личного состава низовых организаций СС. В перечне профессий добровольцев выделяются те, кто привык иметь дело со смертью: мясники, работники боен, могильщики, санитары. Один из них полагал: «Я созрел для профессии палача, потому что в течение долгого времени зарабатывал на жизнь забоем лошадей»[1067].
Может быть, кандидаты в палачи были просто умалишенными? Нет, отвечает Клаус Хилленбранд: «Они были нормальными или сумасшедшими в той же мере, в какой нормальной или сумасшедшей была нацистская диктатура… Убийства стали частью нормальной общественной жизни. Письма добровольцев рассказывают не только об их авторах, но и характере общества, в котором могли возникнуть такие письма»[1068]. Тот же отказ от заповеди «не убий», та же паранойя безнаказанных преступлений, то же стремление извлечь из убийств материальную выгоду, что и у десятков и сотен тысяч «нормальных» немцев, ставших солдатами вермахта, полицейскими, жандармами, гестаповцами, надсмотрщиками в тюрьмах и концлагерях, членами СС, доносчиками… Правда, эти «нормальные» немцы не писали никаких прошений в адрес властей, что позволило им (тем, кто остался в живых) после войны вновь и вновь повторять: «Мы всего лишь исполняли приказ». Такова, если использовать формулировку Ханны Арендт, «банальность зла».
