Музейный комплекс в Бухенвальде, явившийся воплощением антифашистского гуманного импульса, который отнюдь не сводился к девальвированной традиции, директивам сверху, стал первым на территории послевоенной Германии памятником жертвам и героям ушедшей эпохи. Ганс Моммзен сказал о том, о чем на берегах Рейна не принято было говорить: «В ФРГ вообще бы не сумели открыть соответствующие экспозиции, если бы, к счастью, этого не сделала ГДР. Именно после этого западные немцы начали обустраивать Берген-Бельзен и Дахау»[260].

Начало 1960-х гг. было для Федеративной Республики вполне благополучным. И все-таки время от времени прорывалась тревога. Надежно ли все это? Мыслящих людей беспокоила нараставшая активность неонацистов — людей, выступавших против самой идеи преодоления коричневого прошлого, принявших, как писал Генрих Бёлль, «причастие буйвола». С 1964 г. неонаци располагали организационным центром — Национал-демократической партией (НДП), которая проиграла выборы в бундестаг, но прорвалась в ландтаги нескольких федеральных земель.

Кто отдавал свои голоса НДП? «Эти граждане Федеративной Республики, — писал еженедельник «Der Spiegel», — составляют меньшинство, националистическую накипь, какая встречается и в других странах. Однако аргумент, что-де у каждого народа имеются отсталые люди, застывшие на первобытной стадии развития, не исключает для Германии возможности, что такое меньшинство может стать критической массой, которая вызовет цепную реакцию… НДП — не проблема. Немцы, которые за нее голосуют, — вот проблема»[262].

Шла «холодная амнистия» нацистских преступников. В 1966 г. канцлером ФРГ стал христианский демократ, бывший член нацистской партии Курт Георг Кизингер. Правительство обнародовало проекты авторитарных антиконституционных законов о чрезвычайном положении. Ущемлялась свобода печати. Правительство упрямо заявляло о непризнании послевоенной границы с Польшей по Одеру и Западной Нейсе, неоднократно требовало передать ФРГ американское ядерное оружие, не желало устанавливать нормальных отношений с ГДР. Возникла реальная опасность забвения уроков коричневого прошлого.

О трагедии Холокоста немцам напомнил в 1961–1962 гг. процесс нацистского преступника Эйхмана, возглавлявшего специальный отдел гестапо, который занимался «окончательным решением» еврейского вопроса. Израильский суд приговорил Эйхмана к смертной казни. Но внимание общества было привлечено не только к Эйхману, но и к его сообщникам, оставшимся на свободе. Газета «Frankfurter Rundschau» предупреждала: «Эйхманов было много»[263]. Консервативный «Rheinischer Merkur» не мог не признать: «Тысячи преступников за письменным столом, о которых Эйхман знает куда больше, чем мы, смогли уйти от ответственности. Поэтому процесс Эйхмана — это не конец, это начало очищения»[264]. Еженедельник «Die Zeit» призывал: «Все мы — хотим мы этого или нет — должны извлекать уроки из дела Эйхмана. И, конечно, мы не хотим этого. Конечно, мы стремимся к тому, чтобы постыдное прошлое было бы, наконец, похоронено»[265].

Об этом прошлом напомнил открывшийся после долгих проволочек суд над охранниками лагеря смерти Освенцим. Процесс начался 20 декабря 1963 г. в старинном здании городской ратуши Франкфурта-на-Майне. На скамье подсудимых находилось 22 преступника (все, кроме одного, офицеры или унтер-офицеры СС). Подготовка к суду продолжалась около 5 лет. Процесс шел ровно 20 месяцев. До 20 августа 1965 г. было проведено 182 судебных заседания, допрошено 359 свидетелей — граждан 19 государств[266]. Это был самый крупный из проводившихся в ФРГ процессов нацистских преступников, неразрывно связанных с именем Фрица Бауэра (1903–1968) — убежденного борца против гитлеризма, выдающегося юриста, узника нацистских концлагерей в 1933–1936 гг., политического эмигранта, а с 1956 г. — генерального прокурора земли Гессен[267].

В 1952 г. он защищал от обвинений в предательстве и измене бывших военнослужащих вермахта, причастных к заговору 20 июля. По его инициативе в 1959 г. было начато дело нацистского врача-преступника Хайде, повинного в умерщвлении тысяч психически больных немецких граждан. В 1961 г. Бауэр пытался — безуспешно! — возбудить уголовное дело против нацистского преступника Глобке, ставшего ближайшим сотрудником Аденауэра. Вопреки всем трудностям Бауэр добился решения верховного суда ФРГ о начале расследования преступлений находившихся на свободе палачей Освенцима, что открыло дорогу Франкфуртскому процессу 1963–1965 гг.

Социал-демократ, антифашист, еврей, политический эмигрант, друг Вилли Брандта, он был белой вороной в среде западногерманских судей и прокуроров, большей частью начинавших свою карьеру в Третьем рейхе и неразрывно связанных с нацистской идеологией и практикой. В 1944 г. Бауэр надеялся на то, что будущие процессы нацистских преступников «должны открыть немецкому народу глаза на то, что произошло, и внушить ему нормы поведения». Уже тогда, в эмиграции, Фриц Бауэр настаивал на том, чтобы немцы были при этом «не только внимательными слушателями или прилежными учениками» союзников-победителей, но — людьми, «отбросившими меч войны и взявшими в руки меч правосудия»[268]. И позднее он неустанно предупреждал: «Убийцы среди нас!»

В октябре 1960 г. Бауэр выступил с лекцией перед представителями западногерманской молодежи. Генеральный прокурор открыто и честно признал, что в ФРГ проблемы нацистских преступлений «обсуждаются редко или недостаточно», что в стране существует крайне опасная боязнь «неудобных вопросов», а в исторической науке преобладают «дешевые и малоубедительные интерпретации» национал-социализма. Бауэр предостерегал от существующей в Западной Германии крайне опасной возможности «возвращения прошлого» и обвинял в этом, в частности, юристов, которые немало сделали для замалчивания злодеяний гитлеровцев. Он призывал молодое поколение «постигнуть весь ужас прошлого», «стремиться к познанию правды», выступать против любых проявлений «обмана или самообмана», но предупреждал, что выполнение этой задачи потребует «гражданского мужества перед лицом власть имущих, что нередко труднее, чем храбрость в боях с противником». Лекция была прочитана с большим успехом, ее текст был несколько раз издан отдельной брошюрой, но по требованию «вечно вчерашних» было запрещено распространять выступление Бауэра в учебных заведениях нескольких федеральных земель. Однако генеральный прокурор продолжал выполнять ту благородную задачу, которая являлась целью всей его жизни: «Преодоление нашего прошлого означает суд над нами самими, суд над опасными тенденциями в нашей истории, суд над всем, что было в ней антигуманного. Это одновременно — обращение к подлинно человеческим ценностям в прошлом и настоящем»[269]. Продолжая эту мысль, Бауэр позднее писал о том, что «преодоление прошлого есть горькое лекарство», что западным немцам необходима «новая педагогика человечности»[270]. «Я уверен, — говорил он в одном из последних публичных выступлений, — ничто не ушло в прошлое, все это еще остается настоящим и может стать будущим»[271].