— Вы не… — тихо прошептал пересохшими губами юнец. Люба склонилась над ним, прислушиваясь и затаив дыхание. — Вы не понимаете… Никто не понимает…

— Что не понимаем? Что такое? Скажи, ну! — взмолилась девушка.

— Отец сказал… Нельзя. Он не понимает…

— Его отец приказал нам его убить, — мрачно произнес кардиец, держа меч у горла юноши. — Дело не в байлефах. Дело в нем. Он — цель.

— Но зачем? На кой гух ему убивать собственного сына?

— Чтобы вот это, — Ар обвел “взглядом” нарост. — Не всплыло. Если об этом прознают высокие дома — по всему Шурраху начнутся чистки.

Вопросов становилось все больше, и от обилия мыслей и новой информации начинала болеть голова. Но больше времени на разговоры не было — с трех сторон из леса все ближе и ближе доносились голоса мужчин-шурров, окружавших источник миама.

— Стой! Не убивай его, — Люба схватила спутника за руку, когда тот уже занес клинок. — Убьем — у нас не будет веса в переговорах. Ты справишься со всеми ними?

Ар покачал головой.

— То-то и оно. Давай-ка…

Она стала одну за другой выдергивать тонкие ветви из рук юноши. Тот застонал, цепкие корни потянулись к Любе, но слишком непокорной была сила миама, слишком мало он о ней знал и не мог дать отпор. Ар обрубил мечом оставшиеся корни, и под стон, полный боли, срезал часть рогов, что успела слиться с деревьями.

— Держи его поближе к себе. Вот так, — Люба помогла закинуть худого, хилого мальчика на плечо воину, и вместе они стали выбираться наружу. — Спокойно…

Когда они вышли на свет, вокруг уже собралась толпа. Все, кто мог держать оружие, были здесь — крепко сбитые мужчины, кто с палицами, кто с деревянными вилами, окружили пару. Прижимаясь к Ару, Люба окинула взглядом толпу, понимая, что каким бы умелым воином ни был кардиец, настолько много разъяренных отцов и братьев ему никак не одолеть.

Глубоко вздохнув, она крепко сжала руки в кулаки, прислушиваясь к удивленным шепоткам и вздохам среди шурров. Шаг вперед, холодный взгляд. Голосом, который она никогда ни на кого не поднимала, Люба жестко приказала:

— Отведите нас к шаману!

***

В юрте было неспокойно. Меж шатров и развевающихся на ветру бельевых веревок бродили женщины. Кто-то хватал детей, уводил внутрь, другие напротив, с интересом наблюдали за вернувшейся из леса процессией.

Впереди всех шел староста — самый крупный, с толстыми, острыми рогами, а подле него — его женщина, Манья. Вслед за ними Люба и Ар, на плече которого покачивался ослабевший от избытка миама юноша, а уже за ними — все остальные.

— Эй-эй, вы чего наделали там, а? Это что такое? — выскочил на дорогу Цуйгот.

Староста грубо отмахнулся от него:

— Прочь, жаба. Это вас не касается.

Тот возмущенно надул щеки, хотел было продолжить, но быстро понял, что дело пахнет жареным. Он попятился, а затем, развернувшись, побежал к своим, на ходу командуя готовиться к отбытию.

— Отвлеки их на пару минут, — пытаясь унять дрожь, тихо прошептала Люба. — Доверься мне.

Кардиец зашевелил заостренными ушами, прислушиваясь, и тихо, хрипло угукнул.

Шаман уже ждал снаружи. Опираясь на кривой, закрученный посох, он медленно шел в сторону вернувшихся из леса людей. Староста и его жена расступились, давая дорогу кардийцу. Тот все так же сжимал в одной руке меч, а второй аккуратно опустил юношу с плеча на землю перед его отцом.

— Мальчик… — хрипло вздохнул старик, от ужаса прикрыв дрожащей, костлявой ладонью рот. На глаза его наворачивались слезы, он сделал шаг вперед, к сыну, но Ар поднял меч на уровень груди, напрягаясь всем телом. — Зря вы сюда пришли.

— Не потрудишься объяснить, что это? — шаг вперед сделала Манья, а с ней и ее муж.

Ар повернулся к ним вполоборота, чтобы чувствовать тепло по обе стороны. Все его тело было напряжено до предела, инстинкты кричали, взывали к его силе, требовали крови, но он держал себя в руках.

— Это… Будущее, которое у нас отняли, — старик опустил голову. Слова с трудом, с хрипом срывались с его уст, а в глазах была лишь печаль и осознание собственной ошибки. — Я не доглядел. Нужно было лучше следить за ним.

— Объяснись, — повторила женщина, уже жестче.

— Хватит, надоели! — вдруг громко взревел Ар и кинулся к стоящему на коленях юноше. — Вы все… Думаете я идиот?! Думаете я не вижу что здесь происходит?!

Он схватил молодого шурра за рог одной рукой, а другой прижал хладное железо к его горлу. По клинку побежала тонкая струйка крови. Шаман бросился вперед, а вместе с ним и остальные, но Ар, рыча и шипя, как дикое животное, рявкнул:

— Назад! Все!

Шурры отшатнулись. Юноша, изможденный, в шаге от смерти, заплакал. Его лицо исказилось гримасой боли и отчаяния, а вместе с ним, осознавая пропасть, в которую они попали, плакал и шаман.

— Прошу… Отпусти его. Просто отпусти. Не убил там — отпусти здесь, — тихо умолял он, протянув костлявую руку к кардийцу. Тот зарычал, прижал клинок сильнее. — Умоляю тебя. Мы вас не тронем, только… Только отпусти.

— Ты не смеешь обещать ему такое, — зло прошипела Манья. — Это не в твоей власти. И тебя, и твоего отпрыска давно пора живьем закопать!

Страх витал над толпой, окружившей кардийца и его добычу. Кто-то боялся за себя и за своих близких, кто-то — за свой дом, за Шуррах. Медленно, но верно приходило осознание случившегося. Та сила, которую открыл для себя юноша, была не для них. Нельзя было владеть такой силой, нельзя было давать чужакам о ней знать. И теперь их нельзя было отпускать. Но все же они медлили, никто не решался сделать первый шаг.

— Мам? А чего тут все собрались? — звонко прозвучал девичий голосок Нили.

Манья нервно сглотнула. Холодный пот побежал у нее по спине, когда шурры, отвлекшиеся на кардийца, расступились, и вперед вышла Люба, нежно, по-дружески приобнимающая дочь старосты. Ее рука ласково сжимала талию юной девушки-шурра, и лишь отсюда, со стороны было видно, как к животу ее был прижат нож.

— А чего собрались, мама? — повторила вопрос уже Люба, нервно поглядывая то на Манью, то на своего спутника-кардийца.

Она кивнула, и тот, отпустив сына шамана, но не разжимая меча, подошел к ней.

— Разве вы забыли сказать? — Люба склонила голову набок, положив подбородок на плечо девушки.

— О чем? — непонимающе спросила Ниля. — Ой, Мених… А ты чего зеленый?

— Привет… Ниля… — прохрипел сын старосты, слабо улыбнувшись.

Манья, сжимая кулаки, не сводила взгляда с Любы. В ее глазах разгоралась ненависть, казалось, что еще мгновение, и она набросится на незваную гостью, будет рвать, кусать, бить… Но нож, мягко поглаживающий шерстяной кушак на животе ее дочери давал понять, что ей нельзя сделать ни шагу.