– Если дают, – продолжил Гитлер, – то нужно брать. Я беру, что мне нужно, из книг. Мне много ещё нужно нагонять. В юности у меня не было средств и возможности это получить. Каждую ночь я прочитываю одну-две книги, даже в том случае, если ложусь поздно.

Лени спросила: – А что вы предпочитаете читать? Он ответил не раздумывая: – Шопенгауэра – он был моим учителем.

– Не Ницше? – удивилась Оля.

Фюрер улыбнулся и продолжил: Нет, дорогая фрау Чехова … в Ницше для меня не много проку, он скорее художник, чем философ, рассудок у него не такой прозрачный, как у Шопенгауэра.

Оля написала в своём письме мне, что это озадачило её, так как все говорили, что Гитлер – поклонник Ницше.

Он же добавил: – Конечно, я ценю Ницше как гения, он, возможно, пишет на самом прекрасном языке, какой только можно отыскать на сегодняшний день в немецкой литературе, но он не мой идеал.

Чтобы перейти к другой теме, Лени спросила: – Как вы провели сочельник?

На что Гитлер меланхолично ответил: – Я бесцельно ездил по сельским дорогам со своим водителем, пока не устал.

Мы с удивлением посмотрела на него, пишет Ольга, а он пояснил: – Я делаю это в сочельник каждый год. И после небольшой паузы добавил грустно: – У меня нет семьи, я одинок.

– Почему вы не женитесь?, – спросила у него Лени.

Гитлер вздохнул: – Если бы я привязал к себе женщину, это было бы безответственно с моей стороны. Что она могла бы получить от меня?, – задал он риторический вопрос и ответил на него: – Ей пришлось бы почти всегда быть одной. Моя любовь без остатка принадлежит моему народу. Если б у меня были дети, что бы с ними случилось, отвернись от меня счастье? Тогда у меня не осталось бы ни одного друга, и детям пришлось бы переносить унижения и, возможно, даже умирать с голоду.

Чехова написала в письме, что он говорил это с горечью и взволнованно, но вскоре успокоился и с пафосом произнёс: – Я могу полностью полагаться на людей, помогавших мне в трудные годы и которым буду хранить верность, даже если у них не всегда хватает способностей и знаний, требующихся в нынешнем положении.

После этого, пишет Ольга, он испытующе посмотрел на нас и совершенно неожиданно спросил: – А какие у вас планы?

На что Лени спросила у него: – Доктор Геббельс вам ничего не сообщал?

Фюрер покачал отрицательно головой. Тогда Лени стала рассказывать ему, как после долгого внутреннего сопротивления решилась снимать фильм об Олимпийских играх в Берлине.

Так вот из письма Ольги Чеховой я узнал, что в этом 1936 году в Германии пройдут Олимпийские игры. Причём как летние, так и зимние…

Такое решение ещё четыре года назад принял Международный олимпийский комитет – МОК… Понятное дело, что я далёк от мира большого спорта… и это пропустил.

Далее Оля пишет, что Гитлер удивленно посмотрел на Лени и сказал: – Это интересное задание. Но вы мне говорили, что больше не хотите делать документальные фильмы, а только сниматься как актриса?

– Да, – сказала Лени, – безусловно, я в последний раз снимаю подобный фильм. Затем Лени пояснила, что она после долгих размышлений поняла, что это редкий шанс, который дает ей МОК, и великолепный контракт с фирмой «Тобис», а также не в последнюю очередь мысль о том, что мы в Германии потом долго не увидим Олимпиаду, заставили её согласиться.

Затем, как пишет Чехова в своём письме, Лени рассказала Гитлеру о своих трудностях в реализации проекта и о большой ответственности, которая её беспокоит.

Гитлер поддержал её в своей манере: – Тут вы не правы, Лени… нужно больше верить в себя. Кто, кроме вас, сумеет снять фильм об Олимпиаде?

К тому же устроителем Игр является МОК, а мы всего лишь принимающая сторона.

Проблем с доктором Геббельсом не будет никаких, – заверил он.

Далее Ольга Чехова пишет, что к их изумлению, он добавил: – Сам я в Играх не очень заинтересован и предпочел бы не заниматься ими…

– Почему? – удивились мы, пишет Чехова.

Гитлер помедлил с ответом, затем сказал: – У нас нет никаких шансов выиграть медали, наибольшее число побед одержат американцы, и лучше всех у них выступят чернокожие спортсмены. Мне не доставит никакого удовольствия смотреть на это. Кроме того, приедет много иностранцев, которые отвергают национал-социализм. Тут могут быть неприятности.

Он упомянул и о том, что ему не нравится олимпийский стадион: колонны какие-то слишком хилые, само сооружение недостаточно отражает мощь тевтонского духа. – Но я уверен, что вы непременно сделаете прекрасный фильм, – сказал он Лени в конце.

Затем он перевел разговор на Геббельса и спросил: – Может ли быть плохим человек, способный смеяться так искренно, как доктор?

И прежде чем Лени успела высказаться на этот счет, он сам ответил на свой вопрос: – Нет, тот, кто так смеется, не может быть плохим…

– У меня же создалось ощущение, – пишет Оля, – что Гитлер был тем не менее не совсем уверен в своих словах и хочет закончить разговор.

Фюрер испытующе посмотрел на нас, – пишет она, – немного подумал и затем сказал:

– Прежде чем вы покинете меня, хочу вам кое-что показать. Пожалуйста, пойдемте со мной. Он повел их по коридору и открыл запертую дверь.

В комнате стоял мраморный бюст девушки, украшенный цветами.

– Это Ева Браун, – пояснил он, – моя любовь. Она та единственная женщина, на которой я мог бы жениться.

– Мы ничего не сказали…, – пишет Чехова. И когда в смущении прощались с Гитлером, он сказал Лени: – Желаю удачи в работе. Вы обязательно с ней справитесь.

Затем было письмо от Ольги Чеховой с рассказом о зимней Олимпиаде…

Она открылась 6 февраля 1936 года в Гармиш-Партенкирхене.

Оля писала, что ещё за сутки было не ясно, смогут ли Игры состояться. Долго не выпадал снег, луга и просеки были скорее зелеными, чем белыми.

Но в ночь перед началом Игр пошел желанный и обильный снег. Гармиш-Партенкирхен приобрел великолепный зимний вид.

Она поселилась с Лени в гостинице «Гармишер хоф».

Лени приехала туда, как написала Ольга, не только чтобы увидеть Игры в качестве зрителя, но также и поучиться фиксировать камерой спортивные мероприятия.

Некоторые из её операторов опробовали там аппараты, оптику и пленку.

Как пишет Ольга, к огорчению Лени… Геббельс неожиданно решил делать ещё один фильм об Олимпиаде и поручил это Гансу Вайдеманну, сотруднику отдела кинематографии своего министерства.

Лени сказала Ольге, что не сомневается, что таким образом тот хотел доказать ей, «как можно хорошо и быстро осуществить работу над подобным фильмом».

Оля спросила у Лени, – почему она не снимает ленту и о зимней Олимпиаде? Та ей ответила, что это, конечно, заманчиво, но она понимает, что невозможно в один год сделать два фильма. Летние Олимпийские игры были для неё куда важнее.

Далее Оля пишет, что в Гармише состоялись увлекательные состязания.

Снова феноменально выступила какая то Соня Хени, которая после десяти чемпионатов мира теперь выиграла свою третью золотую олимпийскую медаль. Событием стало и выступление неких Макси Хербер и Эрнста Байера в парном фигурном катании.

Когда они танцевали свой знаменитый вальс, – пишет Чехова, – зрители захлебывались от восторга.

В скоростном спуске на лыжах у мужчин немец Ганс Пфнюр оказался быстрее шустрого австрийца Гуцци Ланчнера и завоевал золотую медаль.

У женщин первой с большим перевесом пришла Кристль Кранц, – «королева» горнолыжниц.

Олимпиада в Гармише прошла успешно, – констатировала Чехова.

Когда Зимние Игры закончились, они с Лени поехали в Давос… там кататься на лыжах.

Прибыв туда, Лени неожиданно получила приглашение от Муссолини…

– А вот это уже интересно, – подумал я тогда, прочитав это в письме Ольги.

Приглашение пришло от референта по вопросам культуры итальянского посольства в Берлине.

Оказывается, это не первое приглашение… Две недели назад Лени уже получала такое приглашение, но не смогла его принять, так как находилась в Гармише и не хотела отказываться от присутствия на Играх.