Воистину, эта рыжая бестия – сплошная загадка, почти наваждение! Она будоражила воображение, порождала странные, тревожные фантазии. Недаром говорят, что в конопатых дурманящая магия заложена от рождения. И наблюдать, как эта магия прорывается наружу, искажая хрупкий человеческий сосуд – зрелище не для слабонервных!

Мысли невольно забредают в область почти непристойного. В воображении сами собой возникают волнующие, греховные картины. Как гибкое девичье тело извивается под безжалостными пытками, под градом ударов и пощёчин. Как посиневшие губы приоткрываются в беззвучном стоне, моля о пощаде… и о продолжении экзекуции. Как мутнеющий от боли взор вдруг вспыхивает неистовым, безумным восторгом, словно узрев нечто запредельное, неземное.

Всё это порождает сильнейшее смятение чувств – брезгливость мешается с вожделением, презрение с болезненным любопытством. Разум понимает, сколь низменны и недостойны подобные фантазии. Но глубоко внутри уже тлеет порочное, мазохистское желание увидеть продолжение истязаний. Испытать это странное, извращённое удовольствие.

Воистину, дьявольское наваждение – и ничто иное! Адское искушение, посланное в образе рыжей нищенки. Только истинный подвижник сумеет отринуть его и сохранить душевную чистоту.

Увы, даже самые благородные и сильные духом порой пасуют перед неодолимой властью дьявольских чар. И стоит лишь чуть-чуть поддаться соблазну, приоткрыть завесу тайны – как зыбучие пески затягивают всё глубже, без права на спасение…

***

Шаг за шагом я брела по бесконечным коридорам Академии, словно в тумане. Ноги подкашивались, дыхание срывалось. В голове метались обрывки мыслей и образов, разрываясь между пережитым кошмаром и странным, пьянящим восторгом.

Перед мысленным взором стояло искаженное яростью лицо Амелии, ее костлявые пальцы, стискивающие мое горло магией. Но вместе с тем – о боги! – я все еще ощущала то ни с чем не сравнимое, головокружительное чувство. Магия. Чужая сила, хлынувшая в мои жилы раскаленной лавой. Наполнившая каждую клеточку тела сладкой истомой, острее самого изощренного наслаждения.

Немыслимо. Невероятно. Я, замарашка из трущоб, жалкая пустышка без намека на чары – вдруг познала вкус могущества! Словно ослепшему от рождения явили феерию красок. Словно нищий оборванец отведал изысканных яств, о которых и мечтать не смел. Это не укладывалось в голове.

Как, ну как такое возможно? Ведь я всего лишь акайра – ничтожный пустоцвет, лишенный магического дара. С самого детства я свыклась с этим клеймом, смирилась с жалким прозябанием. Так почему же прикосновение чужого волшебства вдруг опьянило похлеще вина? Заставило трепетать от запретного восторга?

И тут меня будто ударило под дых. Леденящее озарение пронзило, точно клинок. Акайра. Та, что питается чужой силой. Ворует магию!

Неужели… неужели иссары не лгали? Неужели я и впрямь способна высасывать чары, паразитировать на них?

От осознания бросило в дрожь. Тело словно объяло пламенем, а под ложечкой противно заныло. Нет, не может быть! Это безумие, бред! Ведь раньше ничего подобного не происходило. Никогда в жизни я не испытывала и малой толики тех ощущений, что нахлынули в покоях Николаса.

Хотя… А была ли прежде возможность? Ведь в Нижнем Риввере магия – непозволительная роскошь. Уделы нищих кварталов – грязь, болезни да поножовщина. Там и крохи волшебства. То ли дело Академия! Средоточие могущества, обитель истинных чародеев. Здесь сила пронизывает каждый камень, вьется незримым покровом. Немудрено, что моя темная суть вдруг взбунтовалась, учуяв желанную пищу.

Я застыла посреди коридора. Руки похолодели, виски сдавило раскаленным обручем. Неужели это правда? Неужели я – чудовище, крадущее чужие дары? Выродок, паразит, худший кошмар для носителей искры?

Если так, то я обречена. Император велел истреблять "пожирателей силы" без пощады. Церковь проклинала "исчадий мрака", угрожающих устоям бытия. Да что там – само имя "акайра" давно стало ругательством похлеще "выродка из бездны".

Дикий, первобытный страх стиснул сердце холодной лапой. Что, если кто-то прознает о моем даре? Вдруг Амелия или Николас уже заподозрили неладное, ощутив, как посреди пытки я неистово упивалась их магией? Тогда мне конец. Тогда пощады не будет.

Живо представился эшафот на главной площади. Ликующая толпа. Палач в черной маске. Жаркие языки пламени, лижущие ступни. Тошнотворный запах горелой плоти…

По спине пробежал озноб. Колени задрожали и подогнулись.

Нет, нет! Я не чудовище! Не похитительница душ! Всю жизнь я была пустышкой и ею останусь. Никто не смеет обвинить меня без доказательств. Это наваждение, дурной морок. Он развеется – и все вернется на круги своя. Я стану обычной служанкой… тенью… пылью…

Но чем дольше брела наугад, тем явственнее ощущала: магия уже поет в крови. Гудит тысячей колоколов, щекочет нервы, дразнит своей близостью. Ее вкус горчит на языке – дурманящий, незабываемый. А в самой глубине души разгорается жажда. Темная, стыдная, неодолимая жажда, грозящая погубить остатки рассудка. Жажда вновь испытать то запредельное блаженство, упиться силой до краев…

Проклятие! Что же со мной? Неужели я…

Додумать не успела.

Внезапно жар охватил тело, будто в огненном коконе. Под веками вспыхнули алые круги. А в следующий миг мир стремительно накренился и провалился в черноту. Последнее, что я увидела, теряя сознание – ослепительную вспышку. Медальон на груди засиял нестерпимо ярко, словно крошечное солнце.

И все поглотил мрак.

***

Сознание возвращалось медленно, урывками, будто всплывая из липкого омута. Первым пришло ощущение боли – тупой, ноющей, пронизывающей до костей. Потом – холод и сырость, окутавшие тело промозглым коконом.

С трудом разлепив тяжелые веки, я не сразу осознала, где нахожусь. Облупленные стены, узкая железная койка, колченогий столик в углу. Моя комнатушка для прислуги. Жалкая каморка, больше похожая на чулан.

Кряхтя, я приподнялась на локте. Голова раскалывалась как с похмелья, во рту стоял мерзкий привкус желчи. Все тело ломило, будто меня долго пинали ногами. Особенно остро ныла правая ладонь. Скосив глаза, с удивлением обнаружила, что рука уже туго перебинтована чистой тряпицей. Похоже, кто-то позаботился о ране, пока я была в беспамятстве.

– Слава присветлой! – всплеснула руками Марта, кинувшись ко мне. – Я уж думала, не жилица ты. Почитай сутки в беспамятстве провалялась.

Марта со стуком поставила кружку на столик и с неожиданной силой усадила меня на койку. Всплеснула руками, оглядев моё помятое лицо.

– Ну и видок у тебя, девонька! Краше в гроб кладут. Губа рассечена, скула распухла, синяки по всей шее. Видать, знатно тебя отделали, сердешная.

Марта сокрушенно покачала головой. А я трудом сглотнула, судорожно подбирая слова. Спину прошиб холодный пот. Неужто ей все известно? Знает, как меня едва не придушили словно бешеную собаку?

– Я… я сама виновата, – пролепетала, опустив глаза. – Сдуру полезла к господам, на рожон попёрла. Вот и получила за свою дерзость…

– Ой, дура ты, Аделька! – всплеснула руками Марта. – Кто ж супротив господ хвост задирает? Пикнуть не моги, коли жить охота. Молчи в тряпочку и улыбайся, что бы ни делали.

Она со вздохом поправила выбившуюся из-под чепца прядь, одернула передник. И, поколебавшись, добавила уже мягче:

– Да не кручинься ты. Не впервой господа прислугу лупцуют. То как жеребцы норовистые – все бы взбрыкивать да копытами брыкаться. Ничего, перемелется.

Я нерешительно кивнула, закусив губу. Выходит, Марта ничего толком не знает. Верит, будто я по дурости нарвалась на трепку. И слава богам! Одной проблемой меньше. Теперь бы еще от Николаса с компанией откреститься…

Но тут женщина вдруг нахмурилась и пристально поглядела мне в лицо.

– Одного только в толк не возьму. Это ведь я тебя тут нашла, в твоей каморке. Дверь была заперта, а ты без чувств валялась на полу. Да еще рука вон как перебинтована, будто кто позаботился. Сама, что ли, приползла да рану обработала, пока в беспамятстве была? Чудеса, да и только!