– Я обратился с этим требованием и получил отказ от Тельнецкого. Новый командир – это сын Никанора Ивановича. Он отказал в категоричной форме.

– И как это понимать? – спросила дочь Григория Матвеевича, когда-то помощница кухарки, а ныне жена состоятельного горожанина.

– Елена, если вы спрашиваете про категоричность, то понимать следует буквально, а если вы про отказ и его причины, то я этих причин не знаю.

– Но и принять такой ответ мы не можем, – ответила Елена.

– Это не ответ – это его позиция. Тут предлагаю подумать и решить, как воздействовать на Тельнецкого, дабы поменять его мнение. Словами не обойдёшься.

Все Соколовы поняли, что имел в виду Барковский, но конкретных предложений или даже возражений у них не было, отчего промолчали, однако, недосказанность требовала разъяснения. После небольшой горестной паузы слово опять взял старший из Соколовых – Владимир:

– Нас, конечно, не учили мести, но и вторую щёку мы подставлять не будем. Умный человек всегда исправит свои ошибки, а глупый даже не в состоянии их признать. Коли этот военный, который возомнил себя командиром, не желает признать ошибку, а точнее, преступление его подчинённых, то, допускаю, что не шибко он и умный.

– Вот подобные суждения как раз и мешают нам найти решение. А теперь мы с мужчинами пойдём и поговорим в кабинете. Каждого прошу вернуться к своим делам, – обратился Барковский ко всем, обводя их взглядом.

В кабинете разговор начал Барковский:

– Братья, моё мнение: Тельнецкий – неглупый человек, и вам советую на этот счёт не заблуждаться. Он, между прочим, Академию Генерального штаба окончил. Туда глупых не принимают. Даже я в своё время думал туда поступать, но кончина отца и репутация дуэлянта в корне поменяли мою жизнь. Судьба, конечно, Тельнецкого покарала любовью к картам, но из этой кары он сумел извлечь выгоду, думаю, и урок тоже. Во всяком случае, он тут хозяин, а не другие… товарищи… или господа. Так что относиться к нему стоит с опаской.

– Может, дуэль и не помешает, – полушутя бросил один из братьев Соколовых.

– Хорошая шутка, если бы ситуация не была такой серьёзной, – с усмешкой ответил Барковский и, добавив серьёзности, продолжил: – Он пристрелит оппонента, как только его вызовут на дуэль. Нынче другие кодексы чести.

– И что же делать? – спросил старший из Соколовых.

– Будем торговаться. У нас есть то, что ему нужно, значит, будем это менять на наших условиях. И в этом вопросе, думаю, нам поможет Никанор Иванович. Я почему-то уверен, что он с женой приедет сегодня проститься с матушкой и с Григорием Матвеевичем, вот тогда и поговорим, а если не приедет, я попрошу тебя, Володя, поехать к нему и обратиться с нашей просьбой – воздействовать на сына.

У Никанора Ивановича сегодня случился очередной шок. Поначалу он отказывался верить своим глазам и ушам, но сделать это пришлось. Сознание Никанора Ивановича настолько помутилось, что он стал разговаривать сам с собой, да ещё и вслух. Кульминация шока пришлась на тот момент, когда командир полка Тельнецкий отдал приказ немедленно, на вокзале, да ещё и при людях, расстрелять выживших анархистов.

Перед самым расстрелом Никанор Иванович даже стал взывать к публике: «Люди добрые, как это – расстрелять без следствия и решения суда?.. Разве можно раненого расстреливать?» – но никто из любопытствующей публики на его слова не отреагировал. А как тут реагировать, когда ты был недавно ограблен этими громилами? Ответ: или никак, или радостно.

Индифферентное поведение публики заставило Никанора Ивановича остановиться и задуматься. Он отошёл на пять саженей в сторону и, рассматривая публику, задал себе вопрос: «Может, дело во мне, а не в этом гнусном поступке сына?» От последних мыслей Тельнецкий-старший утвердился в желании поговорить с сыном и потребовать от него объяснений такого приказа, такого варварского поступка. Более того, Никанор Иванович надеялся, что сможет воздействовать на сына и, возможно, этот злодейский приказ будет отменён и процесс наказания преступников перейдёт в правовое поле. Но Никанору Ивановичу не было дозволено высказать и двух слов. Николай Тельнецкий, заметив недовольство на лице отца, тут же словами: «Отец, не лезьте в это дело!» – пресёк его желание выступить с нравоучениями. Никанор Иванович заметил Барковского в сопровождении семьи и бросился к нему, призывая повлиять на решение сына, но Барковский в ответ на просьбу ответил только: «Мы с вами тут бессильны, Никанор Иванович. У вашего сына теперь другая кровь – большевицкая. Смиритесь с этим».

Никанор Иванович, невероятно расстроившись, с опущенной головой пошёл домой, считая каждый шаг и еле волоча ноги, но не от усталости, как могло показаться со стороны. По пути ему встретились два старых приятеля. Они его окликнули, поприветствовали, но Никанор Иванович просто прошёл мимо, совершенно не реагируя на приветствие и поданную руку.

Войдя в дом и ответив раздражённым взором на вопросительные взгляды жены и кухарки, перешедшие в расспросы, он прошёл к себе в кабинет. Во второй раз за сегодня достал из запираемого шкафа револьвер, положил на стол перед собой и упёрся в него взглядом. Минуту спустя взял револьвер в руки, проверил каждый патрон, защёлкнул барабан и приставил дуло к виску. Подержал так секунд десять, убеждая себя нажать на спусковой крючок, но дверь кабинета стала открываться. Пока жена Никанора Ивановича входила в кабинет, он только успел отдёрнуть револьвер от виска.

Увидев оружие в руке мужа, Мария Владимировна поспешила к нему с расспросами:

– Никанор, зачем вам оружие?

По изменчивой мимике Никанора Ивановича жена поняла только одно: он разговаривает сам с собой, а точнее спорит, и спор у него выходит довольно оживлённым. Целую минуту он не отвечал, отчего Мария Владимировна повторила вопрос ещё дважды, и каждый раз всё с большей тревогой. Не дождавшись ответа, она подошла к мужу и, взявшись обеими руками за его руку, в которой он держал револьвер, сказала:

– Я прошу вас убрать оружие как можно дальше. Очень прошу.

Возможно, от мягкого голоса и ласкового обращения жены, а может быть, от её нежного прикосновения Никанор Иванович послушно убрал револьвер в ящик стола, хотя это было не его постоянное место хранения.

– Никанор, что случилось? – Мария Владимировна задала очередной вопрос и, не получив на него ответа, задала ещё один: – В городе говорят, будто наш Николя стал красным командиром. Это правда?

– Машенька, мы с вами вырастили монстра. Николай сторонник ада на земле. Он… он… приказал и сам командовал расстрелом людей. Он… монстр. Люди… люди… так не поступают.

– Для начала я вас прошу убрать револьвер в запираемый шкаф и более его не трогать. Никанор, я вас очень прошу, – взволнованным тоном обратилась к мужу Мария Владимировна.

– Я ему дал лучшее, дал всё то, чего у меня не было в его возрасте, учил его всему тому, что сам знал. Перед губернатором, перед этим чучелом, чуть на колени не стал, чтоб ему пусто было, только бы устроить сына в академию. Генералом его видел, а он кем стал?

В последующие четверть часа Никанор Иванович пересказывал жене вчерашние и сегодняшние события, и после многочисленных уточняющих вопросов Мария Владимировна высказала своё мнение:

– Вы бы лучше поговорили с ним по душам. Может, изменит своё отношение к варварскому подходу решения инцидентов. Ведь он нам всегда помогал. Все наши долги покрыл. Ведь неизвестно, как и где бы мы жили, если бы он не выкупил наш дом. Что же теперь – он в одночасье стал извергом?

– Да я о другом толкую! – возмутился Никанор Иванович и ударил ладонью по столу.

Мария Владимировна прекрасно поняла, о чём говорил муж, но его резкая реакция исключала продуктивную дискуссию, и она направилась к выходу из кабинета. У двери остановилась, посмотрела на мужа несколько секунд, собиралась что-то добавить, но, передумав, закрыла за собой дверь. Никанор Иванович опять достал револьвер, опять проверил каждый патрон, на этот раз не стал подносить его к виску, но и не убрал на место. Достал из ящика стола несколько листов бумаги, приготовил перо и принялся за письмо.