У этих снов было вполне понятное объяснение. В обнимку с чужой собакой спалось замечательно, причём обоим. Диван был один, и ни Ро, ни пёс не страдали жадностью или брезгливостью.

Противостояние закончилось тем, что Рамиф победил. Получив вымученное: «Ну ладно», он что-то подсыпал в бокал и протянул своему унылому приобретению, предупредив, что, если и этот напиток угодит ему в лицо, то стервец полетит с балкона. А потом сид ушёл. Он не следил, выпьет ли Ро отраву, лишь бросил, чтобы ничего не трогал, а если приспичит — внизу есть прислужник, подскажет.

Жаровни медленно угасали, становилось темнее и холодней. Вино оказалось крепким и терпким, без привкуса снотворного или яда. Ужин закончился в одиночестве. Сытый желудок благодарно затих, но в каждой мышце заговорила усталость. Брошенный на произвол гость сунул в карман красивое яблоко и завалился на диван. Пёс принюхался, поднял голову, а потом водрузил её человеку на грудь. Его здесь тоже забыли.

— А тебя как зовут?

Ответа не последовало.

— Будешь Бродягой из Шима, то есть Бишем, — объявил Ро, скалясь тому, что за ним сегодня гонялся какой-то волчара с похожим именем. — И не бойся, я на твоё место не претендую. Отлежусь денёк-другой.

Полюбовно они дремали всю ночь напролёт, согревая друг друга, пока вокруг не унималась вьюга. А утром их разбудили звонким хлопком.

— Подъём! — скомандовал прислужник, опуская тонкие ухоженные ладони. — Думаю, стоит тебя помыть, пока хозяин не вернулся.

Потерев глаза, Ро уставился на Биша, но потом догадался, что обращались к нему.

— Да иди ты на хер!

Молодой человек прижал растопыренные пальцы к груди и часто заморгал от распирающего возмущения. Он был постарше гостя года на три-четыре, но ростом и наглостью уступал больше чем на полголовы. Покатые плечи, румяные щёки, отчётливый запах духов. Такого сожрёт с потрохами любой трактирный задира.

— Я серьёзно, — чуть менее самоуверенно выпалил прислужник. — Ты себя видел? Идём, наберём тебе ванну. И хорошо бы сменить эти лохмотья.

— С первого жалования непременно надушусь и нацеплю расфуфыренный плащ, — пообещал Ро глумливо и весело.

— Значит так, — парень приблизился на несколько шагов и встал в горделивую позу. — Меня зовут Даут, и я здесь главный. Пока нет Рамифа, ты должен слушаться меня.

— А иначе не получу косточку? — уточнил гость, понимающе кивая псу.

— Что?

— Да пошли, пошли. Ты отстанешь, если я просто умоюсь?

Ро встал с дивана, поражаясь великолепному самочувствию. Выходило, у тех, кто спал на подушках, по утрам не ломило всё тело.

Прислужник бросился причитать, что умыванием тут не поможешь. Понятное дело! В волосах наверняка хранилась пыль со всех крыш Синебара поверх земли из переулков Санси. На ногти особо впечатлительным и вовсе не стоило смотреть. Бродяга не собирал грязь — та липла сама, просто обычно некогда и негде было помыться, да и запасной одежды не водилось. И, тем не менее, расставаться со своими обносками не хотелось. Сапоги сидели как влитые, пусть и промокали по два раза в день, штаны считай новые — стащил в прошлом году. Полукафтан давно превратился в жилет — рукава пришлось отодрать, чтобы лазать по стенам. Его не мешало подлатать, но нитки стоили денег, а красть их было совсем уж постыдно. А вот рубашку уже не спасти: даже на половую тряпку не годилась. И поверх всего этого серо-бурого разнообразия выделялась кадетская портупея. Она потеряла вид и ножны с рапирой, но сохранила прочность и форму.

Почувствовавший силу Даут шёл впереди. Вряд ли его смущала такая работа. Иной бы предпочёл разгружать обозы, чем приносить тапочки и отмывать приблудившихся. Хотя, обычно и тем, и другим платили неважно.

На нижнем этаже башни нашлась уборная и комната с бронзовой ванной и зеркалами, наверняка для тех, кто до невероятного себя обожал.

— Надеюсь, ты сам управишься? — с неприкрытой брезгливостью спросил прислужник, отступая к выходу.

— Да уж как-нибудь постараюсь, — пообещал Роваджи, еле удерживаясь от издёвок. Мало радости глумиться над убогими.

Он посмотрел в зеркало и запустил пятерню в волосы, чтобы немного распутать. Пакли свисали почти до плеч и в причёску упрямо не собирались. Вид был совершенно обычный: потрёпанный и неопрятный, — но кое-что изменилось. Болезненные синяки за ночь сошли, и ссадина на губе чудесным образом исчезла. Ни корки, ни рубца, ни шрама. Челюсть больше не ныла. Озадаченный, Ро распахнул кафтан и задрал рубашку. Кое-где ещё виднелись следы побоев, но уже не яркие, а пожелтевшие, выцветшие, словно пролетели недели. Рёбра не болели, как и нога. Это следовало заметить раньше, вставая с дивана и спускаясь по лестнице. На всякий случай неудачливый вор проверил старые шрамы, но те оставались на местах, как нечто незыблемое.

— Охренеть! — заключил Ро, признавая могущество магии.

Он честно собирался помыться, ведь на чистом теле раны заживают быстрее, но теперь метался в сомнениях. В мозгу заискивало любопытство, но по спине карабкался холодок. Работать на высокомерного колдуна не хотелось, а согласие походило скорее на вздох безысходности, чем на крепкое мужское слово. К тому же рыжий не потрудился объяснить, что за работа такая. Не снег же у порога разгребать!

Вчера было слишком тяжело дышать, не то что думать и принимать решения. Сегодня сознание прояснилось, но лишь потому и подавляло желание сбежать. Даже на целых ногах блуждать по ледяным горам — самоубийство. Угробить себя ещё представится возможность, а пока лучше и дальше плыть по течению. Авось удастся узнать, на что ещё способно волшебство и, что важнее, как его можно использовать.

В комнате подле ванны обнаружилось несколько вёдер с горячей и холодной водой. Не верилось, что разнеженный Даут натаскал всё это своими чистенькими, холёными ручками. Мыла нашлось аж три куска разных цветов и размеров (Ро и не знал, что оно бывает цветным), и от каждого пахло по-своему: розами, апельсинами или молоком с мёдом. На скамейке дожидалась стопка простыней-полотенец на ощупь приятнее прочих рубах, а рядом лежало сине-фиолетовое нечто с зигзагообразной вышивкой по бортам и подолу. Кафтанчик был настолько симпатичным, что недурно смотрелся бы на какой-нибудь девице, да и размером больше подошёл бы ей, чем образцовому шестифутовому алорцу.

— Да ни в жизнь!

От ванны вчерашний бродяга не отказался. Он был зубоскал и строптивец, а не идиот. Грязь и застарелый пот здоровья ещё никому не прибавили. Если бы только не зеркала! Ро больше не мог себя видеть. Не хотел встречаться взглядом с худшим врагом. Сложно наслаждаться телом, когда разум страдает. Того гляди нагрянут глубокие рассуждения о смысле жизни, о прошлом, о совершённом, о выборах и об ошибках. Здесь и сейчас — лучшее место и время, а что было и будет — дым и туман.

«Колласдал тебе много ума, но дури ещё больше, — всё же пролез в сознание голос капитана. — Не умеришь её — опустишься на самое дно».

Зарычав, Ро задержал дыхание и провалился под воду. Зажмурился, чтобы в глаза не попало мыло. Прислушался к обступившему гулу, лишь бы не слышать себя. Настойчивая сила толкала на поверхность и наконец победила, когда упрямство иссякло вместе с воздухом. Голова прояснилась. Нечего раскисать и расслабляться! Тут кое-кто предлагал работу, и вряд ли бы позволил взять расчёт так скоропостижно.

Натянув грязную одежду на чистое тело и зачесав мокрые волосы назад, Ро вышел из комнаты. За шиворот потекли прохладные капли. Ерунда для того, кто привык жить под дождём. Надо было плескаться прямо в кафтане: и стирка, и кое-кому потом намывать полы всюду, куда не пойдёшь.

Даут возился в приёмной, увлечённый наверняка важными делами. Шагов он не услышал, а когда заметил гостя в паре футах от себя, вздрогнул и отшатнулся.

— Ликий подери! — испуг сменился критическим взглядом. — Ты уже закончил? А зачем снова эти тряпки напялил⁈ Я же тебе кафтан одолжил! Забирай насовсем, если понравится.