«Сложно обучиться бою с мечом, – говорил наставник, отправив меня в песок. Я лежал, задыхаясь. Лежал чуть дольше, чем требовалось для отдыха. – Еще сложнее – покорить сразу два».
Саманья всегда протягивал мне руку, чтобы я поднялся. Тот редкий миг, когда я не мог получить от него тычка или удара. Странная вежливость прибрежных кочевников.
«Но если уж овладеете двумя, вам не найдется равных».
Заноза зашел с левого бока. Ударил рукоятью, уменьшил разрыв. Нацелился ребром щита мне в голову. Я сплоховал: не отвел левой его удар, зацепился пяткой за неровность на песке. Отпрыгнул, покачиваясь. Не успел отдалиться. Восниец прознал мою слабость: следующий удар чуть не выбил керчетту из руки. Слабая сторона, слабая защита.
Запястье левой прошила боль, я зашипел. Правую отвели баклером. Я и моргнуть не успел, оставшись открытым. Меч воснийца нацелился мне в бок.
Я толкнул врага локтем, падая назад. Выгнулся так, что пластины впились мне в спину. Второй рукой нашел опору, припал на колено и не коснулся хребтом земли. Меч врага царапнул ремни и заклепку на бригантине.
– Каса… не было! – верещал смотритель боя. Что-то кричала толпа.
Извернувшись, я уже вернулся на ноги, выставив керчетту острием к врагу.
Заноза отшатнулся. Я увидел, как широко раскрылись глаза воснийца. Если учиться бою под тяжелый доспех, никогда не будешь гибким. Я не удержался: цокнул языком дважды, как подзывают пони.
Может, Саманья готовил меня только для боев Содружества. Полному доспеху у нас предпочитали бригантины, а стеганки для пехоты легко пробивались острием меча. С железом на острове дела обстояли худо.
– Он танцует или дерется?! – взвизгнул кто-то с трибуны.
– Балаган!
«Цирк», – только я знал правду.
Мой противник не был туп. Похоже, он просто не представлял, как бороться против керчетт.
Мы снова сошлись. Влага потекла по нагруднику Занозы.
«Когда враг устал, не держи надежды, – предупреждал Саманья. – Перед смертью каждый способен удивить».
И восниец удивил. Вместо того чтобы замедлиться, он погнал меня вдоль забора с удвоенной резвостью. Я запыхался. Пожалел, что надел защиту голени, пластины на предплечье. Все лишнее. Если этот увалень и попадет по мне – лишь оттого, что я вымотаюсь под весом железа.
На трибуне что-то сверкнуло. Я отвлекся. Острие клинка заслонило взор. Я отшатнулся, чуть не упал в песок. Отбежал, выровнял дыхание. Выпад в лицо – против правил. Таким легко убить. Смотритель молчал как мертвец. Только мертвецу настолько начхать на свою работу. Еще половинка локтя, и мне бы выбили глаз.
«Хотите еще грязнее? Будет!»
Я сблизился, стоило Занозе завести руку для удара. Увел клинок в сторону и с силой пнул негодяя в колено. Заноза взвыл, отогнал меня щитом, снова замахнулся, нелепо оттолкнулся подбитой ногой.
Я поймал его в тот же миг. Удар наискось, два шага влево, взметнулась песчаная пыль.
Заноза рухнул на задницу, и я всадил клинок в его бедро. Лезвие отскочило от пластины, угодило в щель.
– Г-х-ху, – взвыло под воснийским шлемом.
Не до крови, но кожу точно содрал и оставил ушиб. Еще одна белая метка. Отступив, я слегка задел шлем врага. Как несерьезно бьют в колокол, чтобы подразнить соседей в ночь.
– Земля, – с неохотой признал смотритель. – Ведет Излом.
Трибуны заволновались. Я подождал, пока противник вернется на ноги.
– Лучше бы ты не вставал, – сказал я погромче. – Папа поможет тебе вернуться домой?
Заноза взревел, отшагнул назад и пошел на таран с разбега. Я еле спрятал улыбку: места мало, восниец уже устал, и каждый промах ведет к бездне поражения. А еще – нет большей глупости, чем бежать на мечника Содружества.
До врага – два шага. Я перенес вес на другую ногу, подался левее и тут же нырнул вправо, подставив щиколотку врагу. Заноза заметил лишь то, как я открыл торс для удара. Керчетта не боится стали, когда враг не в ладу с землей.
Бух! Заноза махнул руками, упал на колено, отбился от меня мечом – промах! Я уже скользнул к нему за спину. Первый удар – след от мела на плече. Второй свалил воснийца на брюхо.
– Твоя слабость – ноги, – заметил я. – Не благодари.
Толпа взревела. Я не услышал, что кричал смотритель боя.
«Выдумывай, что хочешь, грязный плут. Победителя и так видно с трибун».
Два падения, три касания, один горе-чемпион Долов.
Восниец ударил кулаком по песку. Он не спешил подниматься. Я успел снять шлем и окинуть взглядом верхние ряды – тут же одна из женщин прикрыла лицо веером. Несколько зрителей в дорогой одежде подняли ладони ко лбу и захлопали, чтобы я видел их благосклонность.
Так я и стоял – нетронутый врагом, без черных отметин и песка на теле, почти не взмокший. У моих ног лежала Восния. Старая, потасканная, в вечном раздоре. Самая желанная чертовка.
II. Первый дар
Саманья говорил, что в жизни сложнее всего справиться с крупным успехом. Я посмеялся тогда: большей нелепицы и не придумать. Иногда бывает и так, что лучший в жизни наставник не прав. А может, большие успехи еще ждали меня впереди. Как бы то ни было, с победой в чужом краю я справился на зависть. За моей спиной шептались. Я улыбался дамам, пожимал руки, узнавал новые имена.
Мой день подпортила сущая мелочь: за призом я отстоял очередь в три часа. Пришлось пообедать, пока ждал счета. И здесь Восния меня побаловала: на чемпиона Долов ставило большинство. Что ж, им хуже.
Потяжелев сразу на три золотых после боя, я шел по городу, еле сдерживая улыбку. Дымили печи ремесленников, кричали редкие птицы, спорили прохожие, хрустел под ногами щебень и сор на мостовых. Ничем не хуже Стэкхола. И здесь живут, и здесь можно найти кров. С дикарями, чужаком, без поручителей и друзей.
Осталось пять боев. Расстраивало одно: мои сапоги приходили в негодность. Только после боя я заметил, что немного песка попало внутрь. А еще я растер щиколотку, чего ранее не случалось. Обувь Содружества делали на совесть. Только я не рассчитал, что ни одни сапоги долго не протянут в морском путешествии: соль, влага, постоянная носка. Загрубели, бедолаги. Может, и нитка где разошлась. Так я долго не пробегаю на поле.
Конечно, Саманья мог и шутить – мол, после победы пьют так, что три дня ломит тело. Я решил, что отпраздную позже и скромнее у Шторха. Первым делом – новая обувь. Если и начинать лучшую жизнь, то только с сухими ногами. Я заскочил в лавку, где ютились под одной крышей и скорняк, и портной, и сразу два сапожника. Там я оставил аванс серебром, выбрав лучший материал. Такие за год не сносишь – бычья кожа.
«А ведь дома у меня было три пары не хуже». – Эту мысль я выколотил из себя. Какой идиот выдумал, что дом – место, где родился? Саманья всю жизнь провел на острове, так и не узнав покоя.
В этих грезах я гулял вдоль торговых улиц. Знакомство с Воснией, моей новой подругой, только началось, и началось крайне удачно. Криг все больше казался мне родным. Часть вывесок обозначала принадлежность к Долам, часть – к Восходам, остальные хвастались гербом династии и местных гильдий.
Так я попал на улицу Милль. Дурной запах смешивался с масляной отдушкой. Особенно старались благоухать крохотные мыльни. Рядом с ними кучковались немытые барды и фокусники с танцорами. Разглядев на деревянном доме резьбу в виде обнаженной девочки лет десяти на вид, я опустил глаза. Прошел мимо. Не заметил, как улицы стали уже, с большим количеством развилок.
Милль ветвилась, и я не видел ее конца. Почему-то попрошайки сидели только с левой стороны, если идти от канцелярии. А еще – те были порой чище, чем детвора и музыканты под навесами. Я уходил глубже в город, туда, где еще не бывал, – на юг. Сам не знал, чего ищу. Может, хотел найти термы, как в Содружестве, чтобы торжественно написать Удо, какой он выдумщик и как мало знает о дикарях.
Вскоре я перестал видеть башни за крышами. Вместо терм на юге Крига город пестрел всеми болячками Стэкхола. Меня окликнули:
