Что делать, мы не знали. И не представляю, сколько бы еще мы так сидели, если бы не вспомнили, что вечером будут показывать мультик «Ну, погоди!». Все шесть серий подряд (тогда их еще было шесть). Эта мысль придала нам сил, и мы снова зашагали по дороге. И как же мы обрадовались, когда из-за деревьев показались крыши наших домов.

Как и предполагалось, дома нас никто не искал. Получив хорошую взбучку после горячей, с горчицей, ванны, Олег и я с удовольствием смотрели наш любимый мультфильм.

Не забуду того дня, когда мама рассказала мне о своей тяжелой жизни в годы войны. Теперь я уже не смогу передать ее слова точно, но их суть врезалась в мою память прочно. Та беседа состоялась как раз после нашего лесного «путешествия», и, услышав ее, я понял, откуда во мне непоседливость.

Война для мамы началась под Минском. Она там отдыхала с моей бабушкой, а мой дед там находился в командировке. В то черное воскресенье он посадил их на поезд и отправил домой. Сам же, по долгу службы, остался. У мамы до сих пор на глазах появляются слезы при воспоминаниях о застигшей их в дороге бомбежке. Крики, плач, бегающие люди, взрывы… В этой суматохе моя шестилетняя мама потерялась, осталась одна.

Три последующих года она провела в семи детдомах. В большинстве из них она не задерживалась долго – ее всегда тянуло домой. Она сбегала и снова попадала в детдом, но не забывала своего родного края, города и дома.

И однажды она сбежала навсегда. Укутавшись в платок, в валеночках, она месяцы шла по железной дороге, на восток. Когда везло, ехала на поезде. Добрые люди не дали умереть с голоду.

Дома ее уже давно никто не ждал – считали погибшей во время бомбежки поезда. И вот представьте ту смесь эмоций – удивление, непонимание, неверие, радость – моей бабушки, когда она, услышав стук, открыла дверь и увидела свою дочь… Надо было слышать мою маму, когда она рассказывала об этом. Мне до сих пор кажется, что я был свидетелем того чудесного события.

Своими воспоминаниями о суровых годах войны мать пробудила во мне и уважение к хлебу. Моя бабушка, уходя на работу, говорила своим дочери и маленькому сыну (то есть моим будущим маме и дяде) такие слова: «Вот вам две картофелины и хлебушек. Разделите их на три части и съешьте утром, в обед и вечером». Конечно, дети не могли удержаться от того, чтобы не съесть все это сразу. Вечером их мать приходила и все понимала по их глазам. По ее щекам начинали течь слезы, и она крепко обнимала детей, пытаясь хотя бы согреть их своим теплом. Она знала, что большего не сможет им дать до следующего утра.

После этих рассказов я не могу смотреть на тех бездушных людей, для которых самое святое не свято.

Мне уже исполнилось семь лет. С каким же нетерпением я торопил время! Безумно хотелось в школу. Мы с друзьями уже сходили в свой будущий второй дом, и после этого нам еще сильнее захотелось попасть за эти загадочные стены. Однако в это здание мне заглянуть больше не удалось. Моя семья переезжала за тысячи километров, в другой конец нашей бескрайней страны.

Машина с контейнером стояла у подъезда, знакомые и незнакомые люди выносили и грузили вещи. Обычно, как я успел заметить, люди переезжают с одного места на другое счастливыми или, по крайней мере, с веселыми лицами. Я же ничего подобного не испытывал. На душе скребли кошки. Мне было жалко расставаться со своими друзьями, особенно с Олегом. Я даже упрашивал его ехать со мной.

Но еще грустней было прощаться с этой землей. Нигде меня больше не ждало столько романтики, сколько ее было здесь. На память пришло последнее землетрясение и связанный с ним веселый сюжет. Звенел будильник, и я чувствовал, что земля действительно трясется, вернее не земля, а пол. Пианино каталось из одного угла в другой, посуда летела с полок, а в окно было видно качающиеся дома. Но самым увлекательным для меня было смотреть на бегающих перепуганных родителей. Папа пытался открыть дверь, но она не поддавалась. Кругом стоял страшный скрежет…

Конечно, все могло закончиться трагически, но тогда я этого не понимал. Теперь я жалел, что этого больше не повторится, и мне становилось грустно.

Итак, прощай Камчатка, здравствуй, Волга!

Медленно тянулись последние летние дни. В школу хотелось чрезвычайно. Наверное, только в этот короткий период мы испытываем нескрываемую зависть к ученикам, зародившуюся в детском саду. И только тогда в наших сердцах настолько горяча жажда исполнения заветного желания. Ведь у детей слово «школьник» ассоциируется со свободой. Нам казалось: в этом храме знаний нас ждет что-то необыкновенное, и, действительно такого здесь будет немало. Но страсть к учению почему-то исчезает, стоит начаться урокам. Такова природа человека: он всегда ценит то, чего не имеет. Эта истина стара, как мир. На плечи маленького человечка ложится множество разных забот, возникают нерешенные задачи, появляются обязанности. И от этого никуда не уйдешь – приходится выносить все тяготы жизни…

Но пока никто из тех, кто собирался в школу впервые, этого не знал. По рассказам старших сестер и братьев, складывалось романтическое представление о будущем, на которое мы смотрели сквозь розовые очки. Поскольку толком мы еще не знали, что нас ждет впереди, на душе появлялось чувство неизвестности и загадочности. А в первый день сентября к этому настроению прибавлялся еще и небольшой внутренний страх перед этим неведомым. Появлялись неуверенность, растерянность, глаза расширялись, глядя на мир удивленно. Сбившись в кучу, первоклассники боязливо смотрели по сторонам и, естественно, друг на друга.

Таким в этот день стоял и я. Букет цветов в моих руках вообще лишил меня дара речи. Поэтому я долго не мог ответить на вопрос первой нашей учительницы, Татьяны Ивановны: «Как твое имя, мальчик?» Школьные коридоры казались бесконечно длинными. Класс был целой Вселенной, а парты, за которые сейчас и не посмеешь сесть, боясь их сломать, обещали спрятать не только будущие шпаргалки, но и нас самих.

Закончился обряд знакомства и рассаживания. Горе свалилось на голову всем мальчикам – каждого из нас посадили рядом с девочкой. Почему-то на всех это подействовало странным образом – и те, и другие сидели ни живые и ни мертвые. Только изредка мельком посматривали друг на друга.

Хоть мне и было интересно слушать учительницу, но от невольного желания поболтать, особенно в конце урока, хотелось «выть», а болтать было не с кем. Да и о чем можно говорить с девчонкой?! Этот вопрос задавал себе не только я.

Первая неделя пронеслась незаметно. Снова наступил понедельник. Опять надо было идти в школу. Утром мама проводила меня до самых дверей класса. Было еще рано, учительница пока не пришла. Когда я посмотрел на свою соседку по парте, мне стало не по себе. Сердце защемило. Обуяла тоска. Не выдержав этого испытания, я потихоньку исчез из класса. Погода в эти сентябрьские дни стояла чудесная, и невозможно было придумать ничего лучше, чем кататься на велосипеде. Я ездил по улицам и снова наслаждался беззаботностью.

Вечером мама спросила меня, как дела в школе. Я ответил общими фразами, мол, все хорошо. И даже сумел рассказать, чем мы якобы занимались. Мама слушала и улыбалась, а в конце моего сочинения как бы невзначай заявила: «Встретила я недавно твою учительницу. Татьяна Ивановна, кстати, живет здесь, в нашем доме. И она обещала зайти к нам сейчас, помочь наверстать упущенное». Краска стыда залила мое лицо. Потом, придя в себя, я подумал: «Да, мне не позавидуешь. Спокойной жизни теперь не будет. И надо же было ей поселиться здесь!»

Эта новогодняя история приключилась, когда я учился в первом классе. У нас уже года три жила маленькая собачка, наша любимица по имени Кнопка, карликовый той-терьер. Она была альбиносом – вместо черно-коричневого окраса, соответствующего этой породе, белая с едва заметными темными пятнами. Ее вместе с другими собачками привезли моряки из Японии по заказу для одного цирка. Мой отец дружил с директором, и тот, зная, что мы с сестрой давно просили родителей завести собаку, подарил ее нам.