Архонт Фесмотет и Хорег покидают ристалище недавнего перинатологического баталища.

Корифеюшка хора. Эх и милые же люди есть у вас в партейных закромах – не то что ты, нетопырь! А товарищ Томский – до чего обходительный, да во всё входчивый, да со всем разборчивый! Такого б назначили нам в райсобес, а то всё кровососов присылают, вроде тебя. Эх, жаль, мамаше нашей новоявленной не довелось полюбоваться таким орлом: отдала, бедняга, богу душу родами. И этак под шумок, так аккуратненько, незаметненько, зато потомочка успела произвесть не под забором, не во хлеву, а где государством положено.

Антагонист. Рассиропилась ты, дурня, по-облишному. И вы, подголоски, губёнки поскатывайте. Чует моё сердце Красного героя: ещё наперёд комиссара Семашко, Томского вашего так откомиссарят, где надо, что не вы одни – вся страна разродится выкидышами. А ну-у-у! Марш из государственного учреждения!

Хор. Свезло же бабе родить при Томском! Успехалось, а нам рожать предстоит по-обломски, раз уехал он. Без него как нам роды вытерпеть? Без него нам увы теперь!

Ранней осенью 1921 года на границе Туркестана и Китая пограничниками было обнаружено громадное стадо баранов, имевшее нескрываемое желание вторгнуться на советскую территорию и напутствованное в этом противозаконном мероприятии своими погонщиками. Недюжинными усилиями (с привлечением местных племён) попытка была приостановлена. В ситуации пробовали разобраться тут же, но за отсутствием языкового взаимопонимания – малорезультативно.

Начальником заставы младкомом Лацисом уже запрошено было в Ташкент за переводчиком и инструкциями, как выявился вдруг старший китайский пастух (молодой ещё человек) и заговорил на чистейшем русском. Он и оказался чистейшим русским – сибиряком, выкраденным в детстве хунхузами и проданным в услужение Цинскому скотоводу. Нахождение собеседника в принудительном, почти рабском состоянии вызвало у защитника обездоленных всех стран, каким и должно быть чекисту, искреннее к нему расположение и навязчивую потребность агитировать за свободу и диктатуру пролетариата. С другой стороны, неунывающий, общительный нрав выкрадёныша способствовал становлению сотоварищества с представителем своей недобровольно покинутой Родины, в итоге между советским пограничником и китайским пастухом завязался, языком коммюнике, теплый доверительный разговор, из которого выяснилось, что нет здесь ни ошибки, ни подвоха, ни злого умысла: доставка скота производится согласно договорённости с «высланным» в Туркестан – хорошо – брошенным в Туркестан М. П. Томским (подтверждающий сделку документ в наличии). Представителя поставщика, в свою очередь, удивляет отсутствие на месте агентов закупщика.

– И почём дерут с трудового народа за барана ваши узкоглазые баи?

– От семи до десяти рублей золотом столковались.

– И что, переговоры вёл сам Михаил Павлович Томский?

– Да, сам. Я толмачом был, когда господин Ян Сюй разводил вашего Большого человека с усами из Томска.

– Вижу, солидно Янис Сюй его развёл. Здесь голов, небось, на несколько сот тысяч. И куда ж их столько?

– На прокорм Москвы. Чтоб контрреволюция там голодного бунта не учинила.

– А отчего вы их в таком, самом что ни на есть живом, виде к нам прёте? Поленились сами зарезать или китайцы не учёны консервировать продукты?

– Китайцы этому учёны были ещё тогда, когда никаких большевиков даже в планах у бога не существовало. А на том, чтобы резать уже здесь, на советской территории, особо настаивал Большой человек с усами из Томска. Он объяснял так, что у вас с войны скопилось много натуральных садистов, зверей прямо, человеческий облик утративших, и, если не подсунуть им под кровожадную руку баранью шею, они почнут людям глотки рвать.

– Ну, это товарищ Томский загнул. Мы этих садистов-белогвардейцев с корнями повыкорчёвывали: расстреливали без устали, топили баржами, сжигали в избах с семьями – навряд их много осталось, но и до тех доберёмся, от нас не укроются, будьте покойны.

– Да мы-то, в Китае, ещё пока спокойнехоньки (долго ли продлится это «пока»?!), но Большой человек с усами из Томска говорил, что у вас целый клан таких садистов сколотился. Называл его словом, мне незнакомым: «латышские стрелки» какие-то. И звучит-то как поганенько! Действительно, видать, звери лютые.

Здесь была поставлена точка. И не только грамматическая, но и точка в тёплом доверительном разговоре. Молчание. Даже бараны и пограничники просекли образовавшуюся неловкость положения – не блеют, не матерятся. Тишина на заставе. Которую нарушит уполномоченный Туркестанской комиссии при ВЦИК и СНК, нарочно прибывший для разрулёжа. Он незамедлительно введёт обе стороны конфликта (за минуту до – ещё просто недопонимания) в подноготную проблематики, сокрытую за много вёрст отсюда – в Москве, где на самом высоком уровне на разные лады разбирается вопрос о баранах. Промотивирует, кстати, и отсутствие агентов Томского, что объясняется отсутствием того самого в Туркестане: он 29 сентября отбыл в Москву лоббировать свою сделку, против которой восстали наркомпрод РСФСР Брюханов и троцкист Адольф Иоффе.

– Да, заварилась в ЦК каша! – продолжает освещать ситуацию уполномоченный. – Читают доклады, дебатируют, цидульки друг другу шмыг-шмыг, голосуют, переголосовывают и по новой – прения. Владимир Ильич уже намеривается создать специальную комиссию о баранах[9]. Теперь вот ждут приезда Томского – что тот скажет? Какого ещё масла подольёт в кашу? А что ему говорить? Будет сто тысяч канючить, как пить ему не давать. Ну, и, естественно, канителиться постарается по-возможному дольше. Кому, если уж по Гамбургскому счёту, охота сюда возвращаться, в горячие пески себя закапывать? Человек – организм сложный, многопотребностный, а не просто яйца для варки. Его теперь из Москвы и калачом, не то что бараниной, не выманишь. Так что дело у вас затягивается на неопределённое время, пока наверху не решат, что с вашим товаром делать: стоит ли повременить с покупкой или лучше потянуть с выплатой.

– Да что ж это такое? Да куда ж он? Зачем?! Как же мы теперь без него? Без Большого человека с усами из Томска?! Кто же теперь за это всё ответит? И кто виноват и что делать теперь?! Куда стада эти тучные девать?! Увы мне, увы! Чего зырите, узкоглазые? «Хуо» нам, «Хуо»! И господину моему «Хуо», и всем скотоводам Поднебесной горчайшее «Хуо» без Большого человека с усами из Томска! Увы!!!

«Остров Иф» в Северном Ледовитом океане. Форт не форт, замок не замок, но какое-то очень толстостенное сооружение, о чём пребывающий в нём на постоянной основе человек может судить по глубине находящегося на трёхметровой высоте оконного проёма, столь большой, что ни самого окна, ни того, что за ним, из предоставленного ему в пользование пространства не увидать, как ни тянись на цырлах, как козлом ни скачи, а он по-перву пробовал: тянулся, скакал. Как пробовал вести робинзонов календарь чёрточками на стене в первое время по прибытии сюда после Третьего Московского процесса, где, как один из главных обвиняемых, был логично приговорён к высшей мере наказания, правда, ему ещё до суда шепнули: «Что вы, что вы, Николай Иванович, никто вас, а Он тем более, расстреливать не собирается, побойтесь бога. А приговор – это так, для газет, для острастки, для упреждения несознательности народных масс и поползновений членов Партии и Правительства. Вы же получите возможность и далее спокойно работать – совершенствовать свою Конституцию и оттачивать жало творческого марксизма». И он вскоре отдался работе всей своей большевистской сущностью, даром что выдаваемы были только два листа бумаги на день, и за календарными палочками из-за обилия идей никак не мог уследить, да и попросту сосчитать их было проблематично (всегда худо было у него с арифметикой), в итоге сказать что-либо осмысленное о времени действия не представляется с его стороны возможным.