- Вот и приехали, господин. Хорошего вам вечера.

Хельмут расплатился с паромщиком и бросился бегом во дворец. По дороге ему попался отряд рыцарей ордена Пламенного Сердца, бряцая оружием, марширующих из храма.

Подкрепление. Они говорили о враге, которого нужно обратить в бегство, однако ни один из них толком не знал, что это за враг. После недолгого спора воины решили, что их задача, вероятно, состоит в том, чтобы подавить выступления среди известной своей нерадивостью и ненадежностью дворцовой гвардии.

Решетка была опущена, однако Эльзассер помахал конвертом с императорской печатью (тем самым, что раздобыл Йоганн), и его пропустили. Никто из караульных у ворот не знал, куда направился барон. Слуга, на которого юноша наткнулся во дворе, тоже не мог сказать ничего путного.

Эльзассер никогда раньше не бывал во дворце, и его поразили размеры этого сооружения. За массивными каменными стенами мог расположиться целый город. Даже если бы над двором не висел туман, несведущий человек легко мог заблудиться.

Хельмут заметил стройного молодого человека, который направлялся к пристройке и, судя по его уверенной походке, хорошо знал дорогу.

- Будьте так любезны, сударь, - окликнул его Эльзассер.

Мужчина обернулся. На нем был надет один из проклятых зеленых плащей, которые причинили столько хлопот.

- Прошу прощения, мы знакомы? - спросил он.

- Нет, - ответил юноша.

Дворянин презрительно усмехнулся, будто Эльзассер совершил неприличный поступок, заговорив с человеком, не будучи представленным.

Стражник припомнил лекции профессора Брустеллина. Красивый, но женственный, с молоком матери впитавший презрение ко всем, кто не мог похвастать длинной родословной, этот человек воплощал все болезни аристократии, которые диагностировал великий ученый.

- Я служу в городской страже,- объяснил Эльзассер. - Мне нужно увидеть барона Йоганна Мекленберга.

- Вы имеете в виду фон Мекленберга, я полагаю?

- Да, конечно, фон Мекленберга, - поправился Хельмут, сгорая от нетерпения. - Вы не знаете, где я могу его найти?

Казалось, незнакомец был удивлен.

- Я должен встретиться с бароном у нашей кареты. Вам действительно необходимо беспокоить его прямо сейчас?

- О да, он будет благодарен, если вы сообщите ему обо мне. Это имеет отношение к Твари.

Аристократ отбросил высокомерную манеру и принял серьезный вид. Между его изящными бровями пролегла морщинка.

- Виконт Леос фон Либевиц,- представился он, однако не протянул руку в перчатке. - Пойдемте, нам нужно спешить.

Они шли сквозь туман, и скоро впереди обрисовался силуэт кареты. Барон стоял рядом с ней.

- Эльзассер! - воскликнул он. - Что ты тут делаешь?

Виконт приотстал, слившись с туманом, и Эльзассер задумался, почему его провожатый так болезненно воспринял появление нового человека. Фон Либевиц не просто держал дистанцию, как полагается аристократу. Он вел себя, как ревнивая девчонка.

- Меня послал капитан Кляйндест. Я буду вашим телохранителем.

Барон добродушно рассмеялся:

- Ты не похож на телохранителя.

- Мне жаль, сударь.

- Нет, это хорошая идея. Ты сообщишь мне о ваших успехах…

Эльзассер понимал, что рано или поздно эта тема всплывет в их разговоре, и колебался, стоит ли рассказывать барону все, что они знали об отношениях его брата с последней жертвой.

- Ты повстречался с Леосом, как я вижу.

Виконт вышел из тумана, но его лицо превратилось в неподвижную маску.

- Мы с Эльзассером вместе охотимся на Тварь.

- Убийцу простолюдинов? Я удивлен, что вас это интересует, барон.

Эльзассер почувствовал, что между бароном и виконтом что-то происходит. Титулы всегда сбивали его с толку, а некая натянутость, которая им сопутствовала,- и того больше. Юноша порадовался, что ему приходится иметь дело только с «крюками», «рыбниками» и убийцами.

Барон проигнорировал скрытое неодобрение в словах виконта и повернулся к Эльзассеру.

- Леос - непревзойденный мастер клинка. Полагаю, нам пригодится такой спутник в тумане.

Виконт скромно улыбнулся и постарался не придавать значения комплименту.

- Леос, может быть, вы к нам присоединитесь? Хотите принять участие в нашей охоте?

Молодой человек явно чувствовал себя не в своей тарелке, разрываясь между противоречивыми порывами. Ему не хотелось вмешиваться в расследование, связанное с чередой отвратительных убийств среди черни, и в то же время он горячо желал заслужить одобрение барона. В конце концов, ему не пришлось принимать решение, поскольку появилось еще одно лицо, прервавшее импровизированное совещание.

- Эльзассер, - сказал Йоганн, - дозволь представить тебя сестре виконта, графине Эммануэль.

Из сумрака вышла дама, укутанная в тонкую прозрачную ткань, которая защищала от тумана ее лицо и платье.

Эльзассер почувствовал необъяснимую слабость в коленках.

Он путешествовал в достойной компании. Интересно, что сказала бы теперь госпожа Бирбихлер. Несомненно, она предупредила бы своего постояльца, что он может умереть.

Тварь принюхалась к туману и, выпустив когти, начала освобождаться от мужской оболочки.

Она чуяла кровь в воздухе и выла от радости. Каждый вечер город встречал ее все радушнее.

Эта ночь будет великолепной…

Их повозка, запряженная двумя украденными лошадьми, громыхала по улицам Восточного квартала. Главарь встал, но ему больше не требовалось произносить речи. Толпа и так была с ним, послушно следуя за телегой. Позади Стиглиц сноровисто мастерил факелы, используя зубы вместо отрубленной руки. Обмакнув свои изделия в смолу, он передавал их Брустеллину и Клозовски, а они зажигали их. Когда факелы разгорались, они попадали к Ефимовичу и Ульрике, разбрасывающим их в разные стороны.

Вот факел завертелся в воздухе, как огненное колесо, и пропал в тумане. Ефимович услышал, как он приземлился, а затем - раз! - и пламя начало распространяться.

- Долой зеленый бархат! - закричала Ульрика. Ее длинные волосы струились по спине, а лицо пылало.

Ей вторили сотни голосов в толпе.

Настал ее день. Она была похожа на Мирмидию, богиню войны, которая вела армии против сил Хаоса.

Конечно, Ульрика, сама того не ведая, служила вышеупомянутым силам Хаоса.

Ефимович мог увлечь толпу словами. Как выяснилось, его пламенные речи придавали ему даже сексуальную привлекательность. Он мог повести людей за собой, подчинить их себе, внушить им любую идею. Перейди Ефимович на службу к Императору, и его последователи круто изменили бы свои воззрения, превратившись в приверженцев аристократии. Его лозунги вырывались из десятков глоток, как будто чернь дошла до них своим умом.

Однако у него никогда не будет того, что есть у Ульрики.

Эта женщина действительно была Ангелом Революции. В своем безумии она источала божественный свет. Она страстно верила в то, что делала, и заражала других своей верой.

Конечно, она была красива. Конечно, она была молода. И конечно, она много страдала, прежде чем превратилась из рабыни в ангела. В ней была искра, которая иногда есть у актеров, реже у политических вождей, и всегда - у богов.

Все мужчины на улице пошли бы за Ульрикой на смерть. Такие выдающиеся мужи, как Клозовски, Брустеллин и Стиглиц, были отчаянно, безнадежно влюблены в нее. Ходили слухи - хотя и безосновательные, - будто она одним взглядом могла покорить выборщиков, придворных и даже Императора.

Ульрика запела революционную песню, и ее высокий, чистый голос перекрыл гул толпы.

Легким движением она забросила факел в окно на втором этаже здания, и под радостные вопли бунтовщиков пламя начало разрастаться.

Толпа приветствовала бы своего ангела, даже если бы Ульрика подожгла их дома. Такая женщина могла добиться чего угодно.

Внутренний огонь Ефимовича рвался наружу. Лицо, которое Респиги раздобыл ему, сидело неудобно. Утром жрецу Хаоса потребуется новая кожа. Задержка его раздражала. У него было слишком много забот этой ночью.