Человек вперил в Филиппа ледяной взгляд.
– Это правда, не так ли? – спросил Филипп, намекая на эту подробность генеалогии собеседника.
– Только в книге вашей жены! – ответил человек.
Джейн Райлендс мудро избегала изображения персонажей или сюжетных линий, которые могли бы напомнить читателю об Ольге Радж или фонде Эзры Паунда. Но одна из самых уничижительных ее карикатур все же, как в кривом зеркале, напоминала женщину, которая наиболее яростно критиковала ее в связи со щекотливой историей с фондом Эзры Паунда. Этот и другие малосимпатичные портреты создавали впечатление, будто Джейн Райлендс использовала свои рассказы как орудие сведения счетов.
Что касается ликвидированного фонда Эзры Паунда, то один из его главных активов, «Тайное гнездо», дом Эзры Паунда и Ольги Радж, был теперь источником существенной арендной ренты для их дочери Мэри де Рахевильц. Все, что когда-то принадлежало Паунду, значительно выросло в цене. В 1999 году Мэри де Рахевильц выставила на продажу через книготорговую компанию Гленна Горовица 139 книг своих родителей, которые много лет хранились в Брунненбургском замке. Туда вошли подписанные автором первые издания «Песен» и книги других авторов, многие с пометками Паунда и Радж на полях. Первоначальная цена, запрошенная Горовицем, составляла в сумме больше миллиона долларов. Оставалось только гадать, сколько могли теперь стоить на свободном рынке 208 коробок документов Ольги Радж, проданные фонду Эзры Паунда за 7000 долларов в 1987 году, а затем Йельскому университету за неизвестную сумму.
На сцену вышел Риккардо Мути; блестящие черные волосы свободно падали ему на глаза. Он поклонился, поднял палочку, и оркестр заиграл итальянский национальный гимн. Зрители встали и, обернувшись к королевской ложе, устроили продолжительную овацию президентской чете. Рядом с супругами Чампи в королевской ложе находились патриарх Венеции кардинал Анджело Скола, мэр и Маура Коста, бывший премьер-министр Ламберто Дини, жена которого Донателла восемь лет назад ошеломила новостью о пожаре гостей устроенного в Нью-Йорке бала фонда «Спасти Венецию».
Я перевел взгляд на льва Святого Марка, установленного над королевской ложей; он выглядел как диадема, надетая на место, некогда занятое гербами Франции и Австрии. Я вспомнил слова, сказанные мне графом Раньери да Мосто по поводу королевской ложи: «Теперь это не наполеоновская и не австрийская ложа – теперь она наша».
Преподнесенная в дар городу восьмифутовая статуя Наполеона породила ожесточенные споры по поводу того, следует ли принимать этот дар. Статуя была отлита в 1811 году на средства венецианских купцов, благодарных Наполеону за превращение Венеции в свободный порт. Статуя простояла на площади Сан-Марко два года, до тех пор, пока Венеция не была покорена австрийцами в 1814 году. После этого она исчезла на двести лет и лишь недавно всплыла на аукционе «Сотбис» в Нью-Йорке, где французский комитет сохранения Венеции купил ее за 350 000 долларов, чтобы затем подарить Венеции.
Умеренные, в том числе мэр Коста и директор городских музеев Джандоменико Романелли утверждали, что Наполеон и его статуя – часть истории Венеции, и поэтому скульптуру надо принять и установить в городе. Антибонапартисты, в ряды которых входили граф Джироламо Марчелло, граф да Мосто и большая часть правых центристов, возражали, что на таком основании можно установить в Венеции и бронзовый бюст Муссолини, хранившийся в музее Коррера.
В спорах бесконечно вспоминали наполеоновский грабеж, святотатства и другие преступления против Венеции. Практически все венецианцы приняли ту или другую сторону. Питер и Роуз Лоритцен были ярыми антибонапартистами. Я зашел на лекцию, которую Питер читал группе английских студентов в академии. Вот его первые слова, которые я услышал: «Наполеон лично контролировал притеснение сорока приходов в Венеции и разрушение – до основания! – ста семидесяти шести культовых зданий и более восьмидесяти дворцов, которые были украшены живописными полотнами и другими произведениями искусства. Кроме того, агенты Наполеона составили список подлежащих конфискации двенадцати тысяч картин, большая часть которых была отправлена в Париж, для пополнения коллекции учреждения, названного музеем Наполеона. Я уверен, что те из вас, кто был в Париже, посетили и музей Наполеона; правда, теперь этот музей называется Лувром, и, конечно же, он является уникальным и непревзойденным монументом организованного воровства в истории искусств!»
Опрос, проведенный «Иль Газеттино», показал, что соотношение противников и сторонников установки статуи составляло двенадцать к одному. Тем не менее мэр Коста принял дар, и под мертвящим покровом ночи статую тайно доставили в музей Коррера, где ее и установили за щитом из плексигласа. Через несколько месяцев антибонапартисты провели суд, стилизованный под Нюрнбергский процесс, и признали императора виновным по всем пунктам обвинения.
На пике этих противоречий вожди антибонапартистской партии направили два угрожающих письма Жерому Зизениссу, главе Французского комитета, потребовав, чтобы он убрался из города. Зизенисс выразил возмущение, и городские власти поспешили заклеймить авторов писем. Со временем страсти улеглись, но сам факт дарения этой статуи вызвал страшное недовольство как неприкрытое оскорбление Венеции. Несмотря на все это, Зизенисс получил два отличных места на концерте по случаю открытия «Ла Фениче». Он сидел недалеко от оркестра рядом с председателем Всемирного фонда охраны памятников Мэрилин Петри.
Концерт начался исполнением увертюры «Освящение дома» Бетховена, это был очень удачный выбор. Музыка напомнила мне замечание Роберта Браунинга в адрес сына Пена в 1890 году, когда тот и его богатая американская жена купили огромное палаццо Ка-Реццонико на Гранд-канале. «Не стань маленьким человеком в большом доме» – таково было предостережение Браунинга. Генри Джеймс, посетивший Кертисов в палаццо Барбаро, расположенном немного дальше, ниже по Гранд-каналу, писал сестре об этой новости: «[Палаццо Реццонико] царственно и величественно – но «Пен» лишен царственности; заметен его обычный образ жизни (train de vie). Гондольеры, доставляющие друзей, не заполнят его». Три года спустя Джеймс писал Ариане Кертис: «Бедный гротескный Пен – бедная, принесенная в жертву маленькая миссис Пен. В нашем странном мире есть только один способ сохранить душевное здоровье, но как много путей к безумию! – безумная одержимость дворцами почти так же тревожна – как землетрясение, каковое она действительно напоминает». Пен Браунинг не заполнил каким-нибудь памятным образом палаццо Ка-Реццонико. По иронии судьбы он похитил честь этого заполнения у своего сына тем, что умер в этом доме, что и было увековечено мемориальной доской на фасаде.
Кертисы великолепно «заполняли» палаццо Барбаро на протяжении ста лет. Теперь же, когда Барбаро перешло в руки Ивано Беджио, владельца мотоциклетной компании «Априлия», Венеция стала внимательно наблюдать, насколько успешно Беджио его заполнит. Тот не стал терять времени даром и занялся очисткой двойного фасада дворца. Он также снял ценные картины со стен piano nobile и отправил их на очистку и реставрацию.
Но потом… ничего. Прошли месяцы, затем годы. Окна piano nobile все это время оставались закрыты ставнями. Супругов Беджио редко видели в Венеции. Приглашенные ими реставраторы пребывали в полной растерянности. Множились спекуляции о том, что Беджио надеялись, что покупка палаццо Барбаро заставит венецианское общество принять их, но были сильно разочарованы, когда этого не произошло.
Потом всплыла правда. Ивано Беджио разорился. Феноменально успешная мотоциклетная компания «Априлия» находилась на грани банкротства. Палаццо Барбаро снова было выставлено на продажу, но не за 6 миллионов долларов, заплаченных Беджио Кертисам. Говорили, что новая цена составила 14 миллионов. Предложений покупки не было, и, что самое трагичное, оно не могло поступить от молодого идеалиста Дэниела Кертиса – единственного представителя пяти поколений Кертисов, в котором текла венецианская кровь. Дэниел внезапно умер от разрыва аневризмы в возрасте сорока семи лет. В течение недели после его смерти в «Иль Газеттино» каждый день появлялись прочувствованные статьи. Одна фраза с особенной силой передавала дух этих заметок: «ДЭНИЕЛ. Друг навсегда, великий венецианец».
